Костры амбиций - Вулф Том - Страница 159

Вопреки всему Шерман почувствовал болезненный укол, услышав, что у Бэвердейджей он осрамился.

Джуди:

— Смешно, правда? Все эти мои волнения насчет музейного фонда.

Ядовито:

— Прости, что я мешаю твоим честолюбивым планам.

— Шерман, теперь я хочу, чтобы ты выслушал меня. — В ее тоне была такая спокойная материнская доброта, что стало страшно. — Судя по моей реакции, я не очень-то хорошая жена, правда? При всем желании… Но как? Я бы хотела предоставить тебе мою любовь или если не любовь, то.., что?., мое сочувствие, утешение, поддержку. Но не могу. Не могу даже притвориться. Ты обманул меня, Шерман. Ты понимаешь, что это значит — обмануть человека? — Это она произнесла тем же материнским, добрым тоном, что и все остальное.

— Обмануть? Да господи, это же был просто флирт, не больше. Если ты… состроишь кому-нибудь глазки… можешь называть это обманом, если хочешь, но я бы это так не назвал.

Она вновь изобразила что-то вроде улыбки и покачала головой.

— Шерман, Шерман, Шерман!

— Клянусь, что это правда.

— Ах, да не знаю я, что ты там делал со своей Марией Раскин, и знать не хочу. Не хочу, и все тут. Это ведь самое меньшее, хотя ты вряд ли поймешь.

— Самое меньшее из чего?

— Из того, что ты сделал со мной и не только со мной. С Кэмпбелл!

— С Кэмпбелл?..

— Со своей семьей. Мы ведь семья. Вся эта гадость — она ведь обрушилась на нас на всех. Она случилась две недели назад, а ты ничего не сказал. Скрыл от меня. Сидел со мной вместе, в этой самой комнате, смотрел ту передачу по телевизору, ту демонстрацию, и не сказал ни слова, потом в наш дом пришли из полиции — из полиции, в наш дом! — и я даже спросила тебя, что с тобой, а ты притворился, что это совпадение. А потом — в тот же вечер! — ты сидел рядом со своей… приятельницей… своей соучастницей… сообщницей… сам скажи, как ее называть… и опять ничего не сказал. Пусть жена думает, что все в порядке. Пусть по-прежнему витает в облаках со своими глупыми мечтами, пусть Кэмпбелл спит спокойно и видит детские сны, пусть будет нормальной маленькой девочкой в нормальной семье, играет со своими приятелями, лепит зайчиков, черепашек и пингвинов. В тот вечер, когда весь мир узнал о твоей эскападе, Кэмпбелл показала тебе зайчика, которого она вылепила из глины. Ты это помнишь? Помнишь? А ты лишь посмотрел и сказал всякие положенные слова! А теперь ты, — внезапно ее глаза наполнились слезами, — приходишь вечером домой и говоришь мне… что тебя… господи… завтра утром… аре… арестуют.

Конец фразы потонул в плаче. Шерман встал. Хорошо ли будет, если он попытается ее обнять? Или это только усугубит дело? Он приблизился на шаг.

Она выпрямилась и осторожно, нерешительно заслонилась руками.

— Нет, — тихо проговорила она. — Не надо, просто слушай, что я тебе говорю. — По ее щекам протянулись полоски слез. — Я постараюсь, попробую помогать тебе, и я постараюсь помочь Кэмпбелл — изо всех сил постараюсь. Но предоставить тебе свою любовь, свою нежность я не смогу. Не настолько я хорошая актриса. Это жаль, потому что тебе очень понадобится любовь и нежность, Шерман.

Шерман:

— Неужто ты не сможешь простить меня?

— Смогу не смогу… — отозвалась она. — Что это изменит?

Ответа у него не нашлось.

С Кэмпбелл он поговорил в ее спальне. Только войти туда само по себе было достаточно, чтобы надорвать душу. Кэмпбелл сидела за своим столом (круглым, накрытым свисающей до полу скатертью из хлопка в цветочек — 800 долларов от «Лоры Эшли», поверх нее — стекло за 280 долларов), точнее, она полулежала на нем, низко склонив голову в позе глубочайшей сосредоточенности, и вырисовывала что-то печатными буквами, водя по бумаге большим красным карандашом. Образцовая комната маленькой девочки. Повсюду куклы и мягкие зверюшки. И на белых эмалевых полках с ребристыми столбиками, и в обоих миниатюрных креслицах, тоже накрытых цветастыми чехлами от «Лоры Эшли». И у отделанной бантами спинки кровати, и среди старательно разбросанных кружевных подушечек, и на обеих прикроватных круглых тумбочках, с которых до полу свисали матерчатые чехлы… опять-таки не чехлы, а разорение сплошное. Никогда Шерман ни центом не попрекнул Джуди за то, какие сумасшедшие суммы она вложила в убранство только одной этой комнаты, и сейчас он тоже ни в малой мере не пожалел ни о каких затратах. Сердце его рвалось на части при мысли о том, как придется сейчас подыскивать слова, чтобы Кэмпбелл поняла, что призрачный мирок этой комнаты рухнул, и рухнул намного лет раньше, чем мог бы.

— Привет, малышка, что ты такое делаешь?

Не отрываясь, не взглянув:

— Пишу книжку.

— Пишешь книжку? Замечательно. А про что книжка?

Молчание; даже не поглядела; вся в работе.

— Солнышко, я хочу кое о чем поговорить с тобой, кое о чем очень важном.

Поглядела.

— Папочка, а ты можешь сделать книжку? Сделать книжку?

— Сделать книжку? Я не совсем понял, что ты имеешь ввиду.

— Ну книжку сделать! — в легком раздражении от его непонятливости.

— В том смысле, чтобы сделать настоящею книжку? Нет, их делают в типографии.

— А Маккензи сама делает. Ей папа помогает. Я тоже хочу.

Гарланд Рид, будь он неладен, с его так называемыми книгами. Уходя от ответа:

— Ну, сперва ведь надо сочинить и написать твою книжку.

С широкой улыбкой:

— А я начинила! — и жест в сторону листа бумаги на столе.

— Уже сочинила? — Он никогда впрямую не поправлял ее речь.

— Да! Ты поможешь мне сделать книжку?

Беспомощно, печально:

— Попробую.

— Хочешь прочитать?

— Кэмпбелл… — Вздох; против ее упорства он бессилен. — Да. С удовольствием прочитал бы.

Скромно:

— Она не очень длинная. — Дочь взяла со стола несколько листков бумаги и подала ему. Большими, аккуратными буквами: