Воин Арете - Вулф Джин Родман - Страница 62

– Разбойников?

Он кивнул:

– А этот однорукий действительно из Спарты?

Ио сказала, что да.

– Значит, спартанцы вас просто пощадили.

Полос спросил, кто эти разбойники, но Аглаус притворился, что не расслышал. И сам спросил Ио:

– А тебе тот человек, что дал мне деньги, нравится?

– Не так, как мой хозяин и чернокожий или как Полос. Но он, по-моему, хороший человек и приятель Гиперида, нашего старого капитана и большого друга.

Аглаус кивнул и задумался. Потом спросил:

– А этот старик?

– Он, кажется, вроде раба у Фемистокла. Они так, правда, не говорят…

Хотя он совсем не злой и очень старается помочь Латро.

– А женщина?

– Я очень люблю нашего чернокожего, а он любит ее.

– Я слыхал про таких чернокожих, да только сам ни одного не видал. – Аглаус усмехнулся. – Наверно, это не так плохо – быть чернокожим.

Интересно, а мы ему странными не кажемся?

– Не знаю, – призналась Ио. – Я об этом как-то не думала. – Она помолчала. – По-моему, мы ему кажемся не очень красивыми. А ты заметил у него на щеке шрам?

– Не мог не заметить, – кивнул Аглаус.

– Это от удара мечом, и я была рядом, когда его ранили. Он очень много крови потерял, и тогда он был намного светлее, примерно как моя рука.

– Этот парень, Тиллон, по-моему, ничего, а? А второй? Как его звать-то?

– Диаллос. Они оба ничего плохого тебе не сделают.

– А этот спартанец с одной рукой?

– А вот от него держись подальше, – посоветовала Ио.

– Понятно. Ты других-то спартанцев знаешь?

– Не очень хорошо, – призналась Ио. – Знала еще Эвтакта и Басия, да только они оба умерли.

– Что ж, они лучше этого были?

– Да, чуточку лучше, – сказала Ио. – Нет, впрочем, Басий был значительно лучше! А Эвтакт… ну, Эвтакт был довольно суровый, но не злой. Если кто-то его не слушался, он их бил или наказывал, но вовсе не потому, что ему это нравилось. Просто чтобы они боялись в другой раз его ослушаться. И еще, по-моему, он очень любил деньги, но ведь бывают люди и похуже.

Я заметил, что он был храбрым воином.

– А ты его помнишь, господин мой? Но это же просто замечательно!

Я сказал, что помню, как принесли в жертву девочку и как Эвтакт вдохновлял своих бойцов в том сражении, пока не умер.

– Меня там не было, – удивленно заметила Ио, – и ты, по-моему, даже и не рассказывал мне об этом. Это было уже после того, как Кердона укусила змея?

Я признался, что не знаю.

– А что было после того, как Эвтакт погиб?

Я припомнил Великую Мать и ее обещания рабам, но мне показалось, что лучше об этом вслух не говорить, и ничего не сказал. И все же был очень удивлен, что все это так хорошо сохранилось в моей памяти – ведь помимо этого дня я помнил лишь свое раннее детство да еще страшный бой у храма.

Вскоре мы нагнали человека, который нес мертвого юношу. Покойника звали Ликаон, видимо, он был года на два-три моложе Пасикрата. Рана его была ужасна. Все мы, согласно обычаю, выразили отцу покойного сочувствие, а Аглаус низко ему поклонился.

– Я о тебе слышал, – сказал несчастный отец Фемистоклу. – Я ведь служил в армии. Как и сыновья мои.

Потом они еще некоторое время вежливо беседовали в том же духе; я не очень прислушивался, наблюдая за теми, кто нес труп, и за их спутниками.

Их было семеро, и они как-то чересчур внимательно к нам приглядывались – особенно к Пасикрату, к чернокожему и ко мне. Те, у кого руки были свободны, не спускали их с рукоятей больших охотничьих ножей и с дротиков.

Потом отец мертвого юноши расстелил свой плащ поверх нашего скарба в повозке и велел своим спутникам положить покойника туда. И тогда все сразу расслабились, заулыбались, и я обнаружил, что тоже улыбаюсь. Я спросил Ио, куда мы идем.

– К ним домой, – с удовольствием сообщила она. – Мы там переночуем, а завтра поможем им с похоронами.

Фемистокл тоже снял плащ. И вместе со стариком укрыл им мертвого юношу.

Дом был очень старый и поистине огромный. Там даже сторожевая башня была. Неподалеку виднелись еще дома, и все постройки были обнесены каменной стеной в два раза выше человеческого роста. Отца мертвого юноши зовут Ортиген; у него еще восемь живых сыновей и очень много дочерей.

Аглаус говорит, что у него уже было три жены и он их всех пережил.

Один из молодых людей побежал вперед, чтобы предупредить тамошних женщин о случившемся. Они встретили нас на дороге, плакали и рвали на себе волосы. Вскоре старший из сыновей Ортигена предложил Пасикрату, чернокожему и мне вместе с его братьями и другими мужчинами загнать того кабана, который убил Ликаона. Нам всем очень хотелось пойти с ними, в том числе и Полосу, но мальчика я не пустил, напомнив ему о ране, которую кабан нанес покойному.

Мы были довольно далеко от дома, когда наконец услышали лай гончих – они лаяли отрывисто, возбужденно, видимо, загнали зверя и вынудили его обороняться. Все бросились туда; Пасикрат с чернокожим вскоре всех обогнали. Хоть я и бежал изо всех сил, но все же сильно от них отстал; мы бежали наравне с одним из братьев Ликаона, он даже чуть позади меня.

Мне было стыдно, что Пасикрат меня обогнал. Я его недолюбливаю, а он меня, по-моему, просто ненавидит. И я решил добраться до загнанного зверя более коротким путем. Как мне показалось, я такой путь обнаружил, однако через минуту я остался совершенно один, все еще в пылу погони, но никого уже не видя и не слыша вокруг. На пути у меня попадалось то одно препятствие, то другое: сперва заросли колючего кустарника, потом трещина, через которую мне было не перепрыгнуть. Злясь на собственную глупость и едва пробираясь шагом вместо того, чтобы бежать, я вышел на открытое пространство.

И тут Фортуна, которая только что сыграла со мной такую отвратительную шутку, решила мне улыбнуться. Не более чем в полустадии от меня, искоса на меня поглядывая одним глазом, стоял гнедой жеребец, почти еще жеребенок; он подбежал на мой свист с такой готовностью, словно знал меня всю жизнь.

Здешняя местность слишком камениста для езды верхом, однако я заметил сразу, что по крайней мере стадии две проехать можно. Мне бы хоть до края долины добраться, к кабану поближе! Я вскочил на коня, и мы понеслись неровным галопом.

Дальше мне придется основываться на том, что рассказывал мне об этой охоте чернокожий (жестикулируя и то и дело прибегая к помощи жены). Кабан засел в старом волчьем логове, и гончие не могли взять его сзади. Кто-то уже побежал в селение за огнем, чтобы выкурить зверя, но не успел этот человек пуститься в путь, как Пасикрат присел на четвереньки и нырнул в логово сам. Если это действительно так, то он безусловно не только самый храбрый человек на свете, но и самый глупый.

Кабан тут же повернулся и бросился на него – чего, собственно, от него и ожидали. Пасикрат попал ему дротиком в плечо, дротик скользнул и глубоко пропорол зверю бок. Клыки, что убили сына Ортигена, успели лишь легко коснуться бедра спартанца. Если бы логово было более тесным, кто-то из них – или оба – уже, без сомненья, погиб бы.

Когда кабан развернулся и бросился к выходу из норы, чернокожий, по его словам, вовсе не был первым, кто бросил в зверя дротик; однако именно его дротик застрял в туше кабана, когда тот, прорвав кольцо гончих, бросился в лес и вылетел на опушку прямо передо мной, восседавшим на гнедом жеребце.

Стая гончих неслась за зверем по пятам.

Не могу сказать, послушался ли молодой конь моей руки или же по собственному почину бросился на кабана. Мне просто повезло, как потом говорили сыновья Ортигена, и я был на волосок от гибели, когда так удачно метнул в него свой дротик.

Кабан сразу будто споткнулся, и гончие мгновенно облепили его, как муравьи дохлого жука. Впрочем, все это я тут же позабыл благодаря тому, что случилось далее; хотя сейчас, когда я пишу об этом, мне кажется, я снова вижу этого кабана, его огромную темную голову со сверкающими белыми клыками, занесенными для решающего удара.