Коготь миротворца - Вулф Джин Родман - Страница 26

В этот огромный зал нас и втолкнули. Вернее, втолкнули меня, а Иону бросили. Я попытался поймать его в падении, и отчасти мне это удалось. По крайней мере, я не дал ему удариться головой об пол. Потом я услышал, как дверь за нами захлопнулась.

Глава 15

Призрачное свечение

Меня окружали лица. Две молодые женщины унесли куда-то Иону, пообещав позаботиться о нем. Остальные тут же принялись засыпать меня вопросами. Как меня зовут? Что это на мне за одежда? Откуда я? Знаю ли я такого-то, такого-то и такого-то? Бывал ли я когда-нибудь в таком-то городе? А в таком-то? Может быть, я из Обители Абсолюта? Или из Нессуса? С восточного берега Гьолла или с западного? Из какого квартала? Жив ли еще Автарх? А Отец Инир? Кто сейчас в городе архоном? Как идет война? Не слыхал ли я что-нибудь о таком-то – он начальник отряда? А о таком-то – он в кавалерии? А о таком-то – хилиархе? Умею ли я петь, читать стихи, играть на музыкальных инструментах?

Не составляет труда вообразить, что этот поток вопросов не позволял мне ответить ни на один из заданных. Когда первая волна всеобщего возбуждения схлынула, седобородый старик и женщина, на вид почти такая же старая, успокоили остальных и заставили их разойтись довольно необычным способом, который вряд ли оказался бы действенным где-либо в другом месте. Они похлопывали каждого по плечу, указывали в самую отдаленную часть помещения и внятно произносили: «Впереди масса времени». Постепенно все замолчали и стали разбредаться по углам, пока, в конце концов, в зале с низким потолком не настала та же сонная тишина, которую взбаламутило наше появление.

– Я Ломер, – представился старик. Потом он громко, прочистил горло и добавил:

– А ее зовут Никарет.

Я назвал ему себя и Иону.

Пожилая женщина, должно быть, уловила тревогу в; моем голосе.

– Ему не причинят вреда, не беспокойся. Эти девушки сделают для него все возможное в надежде, что он потом будет с ними разговаривать. – Она рассмеялась, и нечто в движении, которым она откинула голову, подсказало мне, что когда-то эта женщина была красавицей.

Я тоже хотел их кое о чем расспросить, но старик прервал меня:

– Идем в наш угол. Там нам не будут мешать. У нас есть вода.

Только услышав слово «вода», я понял, как хочу пить. Он повел нас в угол рядом с входом, отгороженный матерчатой ширмой, и налил мне воды из глиняного кувшина в изящную фарфоровую чашку. На полу лежали подушки и стоял низкий столик, не больше пяди в высоту.

– Вопрос за вопрос, – сказал старик, – таково старое правило. Мы назвали тебе свои имена, а ты нам свое, теперь снова наша очередь. Почему вас схватили?

Я стал объяснять, что и сам не знаю – разве что просто за нарушение границы.

Ломер кивнул. Его лицо имело тот особенный оттенок бледности, свойственный людям, никогда не видевшим солнечного света. Если прибавить к этому клочковатую бороду и кривые зубы, то его внешность показалась бы отталкивающей в любом другом месте, но здесь он смотрелся такой же естественной частью обстановки, как выщербленные плиты пола.

– А я оказался здесь по злой воле шатлены Леокадии. Я судил ее тяжбу с шатленой Нимфой, и когда мы с ней приехали сюда, чтобы я мог проверить счета в ее поместье, пока она участвует в обрядах филомата Фокаса, шатлена Леокадия завлекла меня в ловушку с помощью Санхи, которая…

Пожилая женщина по имени Никарет перебила его, воскликнув:

– Смотри-ка, он ее знает!

Так оно и было. В моей памяти возникла комната: что-то пунцовое, слоновая кость, стены – почти сплошь стекло в изысканных рамах. Там горело пламя на мраморных плитах, тусклое по сравнению с ярким солнечным светом, который проникал в комнату через огромные окна, но наполнявшее воздух теплом и благоуханием сандалового дерева. Старуха, закутанная во множество шалей, восседала на стуле, больше похожем на трон. Хрустальный графин и несколько чаш темного стекла стояли на столе.

– Женщина преклонных лет с крючковатым носом, – припомнил я. – Вдова Форса.

– Ты и впрямь ее знаешь. – Ломер медленно кивнул, как будто мои слова были ответом на его вопрос. – Первый за многие годы.

– Вернее будет сказать – я ее помню.

– Да. – Старик снова кивнул. – Говорят, она умерла. Но тогда она была молода и красива. Ее подбила на это шатлена Леокадия, а потом сделала так, чтобы нас застали. И Санха о том знала. Но ей было всего четырнадцать, и обвинить ее не могли. Да я ничего ей и не сделал – она только начала меня раздевать.

Я заметил:

– Вы сами тогда, верно, были совсем молоды. Он промолчал. За него ответила Никарет:

– Ему было двадцать восемь.

– А вы? – спросил я. – Как вы оказались здесь?

– Я добровольно.

Мой взгляд выразил несказанное удивление.

– Кто-то должен брать на себя вину за все грехи Урса, иначе Новое Солнце никогда не придет. И кто-то должен привлекать внимание к этому месту и ему подобным. Я из семьи армигеров, которая, может быть, еще помнит обо мне, потому-то надзирателям приходится обращаться со мной с осторожностью – и со всеми остальными, пока я здесь.

– Вы хотите сказать, что можете выйти на волю и не делаете этого?

– Нет, – ответила она и покачала головой. Волосы у нее были совсем седые, но она носила их распущенными, как молодые женщины. – Я выйду отсюда, но только при условии, что всех, кто за давностью лет позабыл свое преступление, выпустят вместе со мной.

Я вспомнил столовый нож, который украл на кухне для Теклы, и красную струйку, выползавшую из-под двери ее камеры в нашем подземелье.

– Правда ли, что преступники забывают здесь о том, что совершили?

При этих словах Ломер встрепенулся:

– Нечестно! Вопрос за вопрос – это правило, старое правило. Мы все еще держимся за них. Мы последние из старшего поколения – Никарет и я, но пока живы, со старыми обычаями не расстанемся. Вопрос за вопрос. Есть ли у тебя друзья, которые могут способствовать твоему освобождению?

Конечно же, Доркас – если бы она только знала, что со мной. Доктор Талое так же изменчив, как причудливые формы облаков, и как раз поэтому может возжелать моей свободы, хотя никакой особой причины желать этого у него нет. Больше надежды на то, что я посланец Водалуса, а у него есть, по крайней мере, один человек в Обители Абсолюта – тот, кому я должен передать послание. По дороге я дважды пытался избавиться от огнива, но что-то меня удерживало – похоже, альзабо сковал своими чарами мою волю. Теперь я был этому только рад.

– Есть у тебя друзья? Родственники? Если да, то ты можешь что-нибудь сделать для остальных.

– Друзья, может быть, – ответил я. – Они могут попробовать помочь мне, если только каким-нибудь образом узнают, где я. Как вы думаете, это возможно?

Так мы говорили очень долго. Если все это передать на бумаге, то моей истории не будет конца. В той комнате нечего было больше делать, как только разговаривать да играть в некоторые простенькие игры. Узники так и поступают, пока не теряют к игре последний интерес, и тогда они отбрасывают ее, как хрящ, который многие дни жевал голодающий. В некотором смысле этим заключенным приходится лучше, чем нашим клиентам: они не живут в постоянном ожидании боли и не испытывают одиночества. Но зато наши клиенты обычно находятся в заточении недолго, а потому они полны надежд, тогда как большинство узников Обители Абсолюта потеряли свободу много лет назад и уже давно отчаялись.

Минуло десять страж или чуть больше, и свет стал меркнуть. Я признался Ломеру и Никарет, что валюсь с ног от усталости. Они отвели меня в самый дальний от дверей конец, где было совсем темно, и объяснили, что это и будет моим местом, пока кто-нибудь из узников не умрет. Тогда я смогу занять лучшее.

Когда они уходили, я слышал, как Никарет спросила: «Они придут сегодня?» Ответа я не расслышал, а задавать новые вопросы у меня не было сил. Ногами я почувствовал тонкую подстилку на полу; тогда я сел и уже собирался вытянуться во весь рост, как вдруг рука наткнулась на что-то живое.