И явилось новое солнце - Вулф Джин Родман - Страница 3

Тут я осознал, что без моего ведома произошло чудо – произошло, пока я сидел и выписывал скучные строки о мастере Гурло или о Асцианской войне. Мы вошли в ткань времени, и черный как сажа водоворот отмечал конец вселенной.

Или ее начало. Если так, то блистающий обруч звезд – сонм молодых солнц, единственное по-настоящему волшебное кольцо, которое будет известно этой вселенной. Я приветствовал их радостным кличем, хотя никто не слышал его, лишь Предвечный и я сам.

Я притянул к себе свой плащ и вынул из него свинцовый ящик; подняв его над головой обеими руками, я швырнул его, выбросив из невидимой воздушной оболочки, из окрестностей корабля, из вселенной, которую мы с ним знали, в новое творение, как последний подарок от старого.

И тут же моя судьба поймала меня и потянула назад. Не прямо вниз к тому месту палубы, с которого я поднялся – так я мог и убиться, – но вниз и вперед, и я увидел под собой пролетающие верхушки мачт. Я вывернул шею, чтобы увидеть следующую – она была последней. Прими я на пять-семь элей вправо, верхушка мачты размозжила бы мне голову. Но я пролетел между ней и реей стакселя, слишком далеко от снастей. И обогнал корабль.

Немыслимо далеко и под другим углом появилась еще одна из бесчисленных мачт. Парусов на ней было, как листьев на дереве, – и не знакомых уже мне прямоугольных, а в форме треугольника. Некоторое время мне казалось, что я обгоню и эту мачту, потом – что врежусь в нее. Я лихорадочно вцепился в висевший в пустоте кливер.

Меня крутануло вокруг него, как вымпел при перемене ветра. Я удержался, хотя его холод обжег мои руки, повисел несколько мгновений, дыша тяжело и часто, и метнул себя вдоль бушприта – ибо эта последняя мачта была бушпритом – со всей силы, какая только имелась в моих руках. Что ж, невелика беда, если я ударюсь о нос корабля; самым сокровенным и единственным моим желанием было коснуться обшивки палубы где угодно и как угодно.

Вместо этого я угодил в стаксель и заскользил по простору его серебряной поверхности. Он и казался одною лишь поверхностью, сплошным светом, ибо телесности в нем было не больше, чем в шепоте. Он развернул меня, распростер и сбросил, заставив крутиться и вертеться, как ветер осенний лист, на палубу.

Точнее, на одну из палуб, поскольку я никак не мог убедиться в том, что палуба, на которую я вернулся, была той самой, откуда я отправился в полет. Я лежал на ней, пытаясь отдышаться – хромая нога мучительно ныла – и почти не удерживаемый притяжением корабля.

Я дышал все так же часто и тяжело и даже еще чаще и после сотни таких жадных вдохов понял, что моя воздушная оболочка больше не способна поддерживать во мне жизнь. Я попытался подняться. Хоть я уже почти совсем задохнулся, это оказалось даже слишком легко – я чуть было не уплыл вверх снова. Крышка люка находилась в каком-нибудь чейне от меня. Я доковылял до нее, распахнул ее последним усилием и захлопнул за спиной. Внутренняя дверь открылась словно сама собой.

Сразу же мне стало легче дышать, будто свежий ветер ворвался в затхлую темницу. Выйдя в коридор, я в спешке снял ожерелье и некоторое время стоял, вдыхая холодный чистый воздух, совершенно не понимая, где нахожусь – лишь с блаженством осознавая, что я снова внутри, на борту корабля, а не мотаюсь, как обломок кораблекрушения, между его парусами.

Коридор был узкий и светлый, освещенный до боли в глазах голубыми световыми пятнами, которые медленно перемещались по его стенам и потолку, мигали и, казалось, таращились внутрь коридора, вовсе не являясь его частью.

Ничто не ускользает из моей памяти, если только я не в обмороке или в полуобморочном состоянии; я вспомнил весь путь от моей каюты до люка, через который я выбрался на палубу, и этого коридора в нем не было. Те коридоры были разукрашены, как гостиные замков, увешаны картинами, с полами, натертыми до блеска. Здесь бурое дерево палубы сменил зеленый ковер, похожий на травяной, который мелкими зубчиками цеплялся за подошвы моих сапог, так что мне казалось, будто эти маленькие сине-зеленые лезвия и вправду стальные.

Передо мною встал выбор, и выбор не из приятных. За мной был люк. Я мог снова выйти наружу и искать по всем палубам свою часть корабля. Или же я мог двинуться по этому широкому проходу и поискать ее изнутри. Недостаток последнего заключался в том, что я легко мог потеряться во внутренностях корабля. Но разве это хуже, чем потеряться в снастях, как это недавно произошло со мной? Или в бесконечном пространстве между солнцами, как это едва не случилось только что?

Я стоял у люка в нерешительности, пока не услышал голоса. Они напомнили мне о том, что мой плащ все еще самым забавным образом завязан полами на поясе. Я развязал его и едва успел это сделать, как люди, чьи голоса я услышал, показались в конце коридора.

Все они были вооружены, но общее между ними на этом кончалось. Один из них выглядел вполне обыкновенным человеком, каких можно каждый день увидеть в доках Нессуса. Другой принадлежал к роду, которого я никогда не встречал в моих путешествиях, высокий и осанистый, как экзультант, с кожей не розовато-коричневого цвета, какой мы гордо именуем белым, а действительно белой, точно пена, и такими же белыми волосами. Третьей была женщина, ростом лишь чуть пониже меня, а в руках и ногах крепче всех женщин, которых я только видел. За этой троицей, как бы гоня их перед собой, высился рослый человек в сплошном доспехе.

Думаю, они прошли бы мимо меня без единого слова, если бы я захотел, но я вышел на середину коридора, заставив их остановиться, и объяснил свое затруднение.

– Я уже доложил, – сказал человек в доспехах. – За тобой явится кто-нибудь или меня отправят с тобой. Пока ты должен пойти со мной.

– А куда вы идете? – спросил я, но он уже отвернулся, подав знак двум мужчинам.

– Идем, – сказала женщина и поцеловала меня. Это был недолгий поцелуй, но в нем чувствовалась грубая страстность. Она взяла меня за руку, сильно, по-мужски.

Простой матрос, который на деле вовсе не был так уж прост – открытое и, можно сказать, симпатичное лицо и светлые волосы южанина, – сказал:

– Надо идти, а то как они узнают, где тебя искать – если тебя вообще ищут. Впрочем, сдается мне, ты немного от этого потеряешь.

Он говорил на ходу, через плечо, а женщина и я следовали за ним по пятам.

– Может быть, ты сможешь мне помочь? – спросил беловолосый.

Я подумал, что он узнал меня; и, чувствуя, что сейчас мне нужны все союзники, какими я только смогу обзавестись, я обещал, что помогу, если это в моих силах.

– Во имя любви Данаид, тише! – сказала ему женщина, а у меня спросила: – Оружие есть?

Я показал ей мой пистолет.

– С этим здесь надо поосторожнее. Можешь убавить его мощность?

– Уже убавил.

У нее и у остальных были каливеры – ружья, похожие на фузеи, но с несколько более коротким и толстым прикладом и тонким стволом. На ее поясе висел длинный кинжал; у обоих мужчин были боло – короткие тяжелые лесные ножи с широким лезвием.

– Я Пурн, – назвался мне матрос.

– Северьян.

Он подал мне ладонь, и я пожал ее – ладонь матроса, большую, грубую и мускулистую.

– Ее зовут Гунни…

– Бургундофара, – представилась женщина.

– Мы зовем ее Гунни. А это Идас. – Он указал на беловолосого.

Мужчина в доспехе, осматривавший коридор у нас за спиной, коротко приказал: «Тихо!» Я никогда не видел человека, который мог бы повернуть голову так далеко назад.

– Как его зовут? – шепотом спросил я у Пурна. Вместо него ответила Гунни:

– Сидеро.

Из этой троицы она, похоже, боялась его меньше всех.

– И куда он ведет нас?

Сидеро прошел мимо и открыл дверь.

– Здесь. Подходящее место. Мы достаточно скрыты. Раскиньтесь цепью. Я буду посередине. Не бейте, пока не нападет. Сигналы подавайте голосом.

– Во имя Предвечного, – спросил я, – что мы должны делать?

– Искать сбежавший груз, – пробормотала Гунни. – Не особенно слушай Сидеро. В случае опасности немедленно стреляй.