И явилось новое солнце - Вулф Джин Родман - Страница 15

Внезапно я снова обрел нормальный слух. Сидеро включил устройства, которые передавали звук от его ушей к моим; а может быть, он слишком растерялся, чтобы отключить их. Как бы то ни было, я услышал шум ветра, который поднимали эти гигантские призрачные крылья, свист словно от взмаха тысячи клинков.

Пистолет уже был в моей руке, хотя я не помнил, как вынул его. Я поискал глазами голову или когти, в которые можно было бы выстрелить. Ничего не нашел, но что-то вдруг обхватило мои ноги, подняв нас с Сидеро, как ребенок берет куклу. Я выстрелил наугад. В гигантских крыльях появилась дыра – но какая маленькая! – края ее были видны благодаря тонкой полоске обгоревшей ткани.

Перила лестницы ударили меня по коленям. В тот же миг я выстрелил снова и почувствовал запах дыма.

Казалось, загорелась моя собственная рука. Я закричал. Сидеро боролся с крылатым существом помимо моей воли. Он вынул охотничий нож, и я испугался на мгновение, что он рубанул по моей руке, а жгучая боль в ней была похожа на ту, которую вызывает пот, попадая в открытую рану. У меня мелькнула мысль направить пистолет на Сидеро, но я тут же сообразил, что моя рука – в его руке.

Кошмар «Революционизатора» снова охватил меня; я сражался сам с собой и не понимал уже, кто я – Северьян или Сидеро, Текла, которая будет жить, или Текла, обреченная на смерть. Мы перевернулись головой вниз.

Мы падали!

Я не в силах описать весь ужас падения. Умом я понимал, что на корабле можно падать только очень медленно; я даже почти осознавал, что на нижних уровнях падение не убыстряется. Но мы все же летели вниз, ветер свистел в ушах все громче, стена колодца слилась в сплошное пятно…

Все это был сон. Как странно… Я плыл на огромном корабле с палубами вместо бортов, залезал внутрь металлического человека. Теперь я наконец проснулся, очнувшись на ледяном склоне горы за Траксом; надо мной горят две звезды, и я в полудреме представляю себе, что это глаза.

Правая рука моя оказалась слишком близко к костру, но огня нет. Значит, она зудит от холода. Валерия устроила меня поудобнее.

Звонил самый большой колокол на Колокольной Башне. Колокольная Башня по ночам поднималась на огненной колонне, на рассвете опускаясь за Ацисом. Железное нутро огромного колокола взывало к скалам, и они отвечали многократным эхом.

Доркас проигрывает «Колокола за занавесом». Произнес ли я уже свои последние строки? «Как давно известно, со смертью старого солнца погибнет Урс. А из его могилы выйдут на свет чудовища, новые люди и Новое Солнце. Старый Урс преобразится, как бабочка, выпорхнувшая из куколки, а Новый Урс будет именоваться Ушас». Какое бахвальство! Пророк уходит.

Крылатая женщина из книги Отца Инира приглашает меня в свои крылатые объятия. Она хлопает в ладоши, сухо и коротко, словно госпожа, призывающая служанку. Ладони расходятся, и между ними пламенеет точка белого света. Мне кажется, что это мое собственное лицо, а мое нынешнее лицо – маска, которая смотрит на него.

Старый Автарх, который живет в моем сознании, но редко говорит, произносит моими распухшими губами: «Найти другого…»

С десяток неровных вздохов проходит, пока я понимаю, что он сказал нам: пришло время уступить это тело смерти, пришло время нам – Северьяну и Текле, ему и всем остальным, которые стоят в его тени, – самим шагнуть в тень. Пришло время найти кого-нибудь другого.

Он лежит между двумя большими машинами, уже залитый какой-то черной смазкой. Я нагибаюсь, едва не падая, и объясняю, что он должен сделать.

Но он мертв; рассеченная его щека холодна, усохшая нога сломана, белая кость вышла наружу через кожу. Я опускаю ему веки.

Кто-то приблизился торопливыми шагами. Еще до того, как он подошел, кто-то другой дотронулся до моего плеча, приподнял голову. Я увидел блеск его глаз, почувствовал запах его заросшего лица. Он поднес к моим губам чашку.

Я отпил, надеясь, что там окажется вино. Это была вода, но вода холодная, чистая, показавшаяся мне вкуснее всякого вина.

Низкий женский голос позвал:

– Северьян! – И кто-то нагнулся надо мной. Я узнал ее голос не раньше, чем она заговорила снова: – Все в порядке. Мы – я боялась, что… – Ей не хватило слов, и вместо этого она поцеловала меня; и сейчас же мохнатая морда поцеловала нас обоих. Его поцелуй был короток, ее же все тянулся и тянулся.

Я начал задыхаться.

– Гунни, – только и смог выговорить я, когда она отпустила меня.

– Как ты себя чувствуешь? Мы боялись, что ты умрешь.

– Я тоже.

Я сел, но на большее оказался неспособен. Болели все суставы, все связки; а сильнее всего – голова; правая рука, казалось, лежала на костре. Рукав моей бархатной рубашки был разорван, а кожа смазана желтой мазью.

– Что со мной случилось?

– Ты, наверно, упал в колодец – мы нашли тебя здесь. Вернее, Зак нашел. Он сбегал за мной и привел сюда. – Гунни кивнула на волосатого карлика, который поднес мне чашку с водой. – А перед этим тебя скорее всего ударило вспышкой.

– Вспышкой?

– Током, когда что-то рядом замкнуло. Со мной случилось то же самое. Смотри. – На ней была серая роба; она оттянула ее так, что я увидел ярко-красный ожог между ее грудей, смазанный той же мазью. – Я работала на энергостанции. После удара меня послали в лазарет. Там намазали этой штукой и дали еще тюбик про запас. Наверно, потому Зак и прицепился ко мне. Тебе не надоело про это слушать?

– Да нет.

Стены, изогнутые под причудливым углом, начали вращаться, медленно и величественно, как черепа, которые кружились вокруг меня однажды.

– Полежи, а я раздобуду тебе чего-нибудь поесть. Зак посторожит тебя от рыскунов. Впрочем, похоже, здесь их нету.

Я рвался задать ей сотни вопросов. Но еще больше мне хотелось лечь и заснуть, если позволит боль; и я погрузился в полудрему, не успев больше ничего подумать о случившемся.

Потом Гунни вернулась с кастрюлькой и ложкой.

– Тебе надо подкрепиться, – сказала она. – Ешь.

На вкус угощенье походило на черствый хлеб, сваренный в молоке, но пища была горячей и сытной. Думаю, я съел почти все, прежде чем снова провалиться в сон.

Проснувшись, я уже не был так близок к агонии, хотя и испытывал еще страшные мучения. Недостающие зубы так и не вернулись на место, десна кровоточили; на голове была шишка величиной с голубиное яйцо, а кожа на правой руке треснула, несмотря на мазь. Прошло уже десять лет и даже больше, с тех пор как мастер Гурло или один из подмастерьев устроил мне изрядную взбучку, и я обнаружил, что уже не столь вынослив, как прежде.

Я попытался отвлечься, изучая окружающую меня обстановку. Помещение, где я лежал, выглядело не как каюта, а скорее как закуток в каком-то огромном механизме, такое местечко, где можно найти вещи, которые словно бы взялись из ниоткуда, но увеличенное в несколько раз. Вогнутый потолок нависал на высоте примерно десяти элей. Никакой двери, которая давала бы ощущение уединения и удерживала незваных гостей, не было; коридор пустовал.

Я лежал на куче чистой мешковины прямо напротив проема. Когда я сел, чтобы оглядеться, волосатый карлик, которого Гунни назвала Заком, появился из полумрака и нагнулся надо мной. Он ничего не говорил, но его поза выражала озабоченность моим самочувствием. Я сказал: «Со мной все в порядке, ничего страшного», и это немного успокоило его.

Свет проникал в закуток из коридора; при подобном освещении я разглядел свою няньку так хорошо, как только мог. Он оказался не столько карликом, сколько лилипутом – в том смысле, что его тело и конечности вовсе не были чересчур несоразмерны. Лицо его не так уж сильно отличалось от лица взрослого мужчины, за исключением клочковатых волос, роскошных усов и еще более роскошной бурой бороды, к которым, вероятно, никогда не прикасались ножницы. Лоб у него был низкий, нос несколько приплюснутый и подбородок, насколько можно было о нем судить, не слишком выдающийся; но такими чертами лица обладают очень многие мужчины. Должен добавить, что он и в самом деле был мужчиной, и совершенно обнаженным, если не считать густой растительности на теле; но, заметив, что я смотрю на него, он вытянул из кучи тряпку и завязал у себя на бедрах, как юбку.