Цитадель автарха - Вулф Джин Родман - Страница 12

Потом я спросил Мелито, не желает ли он начать свой рассказ, но тот отрицательно покачал головой и заявил, что, поскольку все слушатели находятся под впечатлением истории Хальварда, он лучше подождет и перенесет свой рассказ на завтра. Тут все начали задавать Хальварду вопросы о жизни на юге и сравнивать услышанное с образом жизни в родных краях. И только асцианин молчал. Я же вспомнил плавучие острова озера Диутурн и рассказал о них Хальварду и всем остальным. Но о сражении в замке Балдандерса я не стал распространяться. Так мы беседовали до тех пор, пока не настало время ужина.

8. ПЕЛЕРИНА

Когда мы закончили ужинать, уже начало темнеть. Мы всегда вели себя тихо в эту пору – не только потому, что были больны и ослаблены, но также из-за мысли, что, обреченные на смерть, умрут, вероятнее всего, теперь, после захода солнца или глубокой ночью. То было время, когда битвы требовали возвращения долгов.

Да и вообще, ночь особенно настойчиво напоминает нам о войне. Иногда – а ту ночь я запомнил навсегда – в небе вспыхивали разряды орудий большой мощности; они походили на тепловую молнию. До нашего слуха доносился топот солдатских сапог – это караульные шагали на свои посты. Поэтому термин «стража», который мы так часто воспринимаем только как словесное выражение десятой части ночи, приобрел слышимую реальность – топот марширующих солдат и невнятные выкрики команд.

Наступил момент, когда все замолчали, и тишина длилась бесконечно долго. Она прерывалась только бормотаньем здоровых людей – Пелерин и их рабов-мужчин: они подходили справиться о самочувствии того или иного пациента. Ко мне приблизилась одна из жриц в алой одежде и села у койки. Мысли в моей голове шевелились замедленно, и в полусне я не сразу сообразил, что Пелерина, должно быть, принесла табурет с собой.

– Ты – Северьян? – спросила она. – Друг Милеса?

– Да.

– Он вспомнил свое имя. Думаю, тебе интересно это узнать.

Я спросил, как же его зовут.

– Конечно, Милее, ведь я только что назвала его так.

– Полагаю, со временем он еще кое-что вспомнит. Пелерина кивнула. Она была уже пожилой женщиной, с добрым, заботливым лицом.

– Я уверена в этом. Он вспомнит и семью, и свой дом.

– Если они у него есть.

– Ты прав, не все имеют семью и дом. Некоторые даже не способны создать дом.

– Ты намекаешь на меня?

– Нет, вовсе нет. Во всяком случае, эта способность не зависит от самого человека, это или есть, или нет. Но для каждого, особенно для мужчины, очень хорошо иметь свой дом. Как человек, о котором рассказывал твой друг, большинство мужчин думают, что строят дом для своих семей, но в действительности и дом, и семью они создают для себя.

– Значит, ты слушала историю Хальварда?

– И не я одна. Хорошая история. Одна из наших сестер позвала меня. Это было как раз на том месте, когда дед объявлял свою последнюю волю. Остальное я слышала. Знаешь ли ты, что за беда приключилась с тем дурным дядей? С Гундульфом?

– Думаю, он влюбился.

– Нет, беда совсем не в этом. Видишь ли, каждого человека можно уподобить растению. Красивая, пышная, зеленая крона наверху, часто с цветами и плодами; она тянется к солнцу, к Предвечному. Но есть другая часть растения, темная, она развивается далеко от кроны и уходит глубоко во тьму, где нет солнца.

– Мне не доводилось изучать труды посвященных, но тем не менее я знаю о существовании добра и зла в каждом человеке.

– Разве я упоминала добро и зло? Именно корни дают растению силы тянуться к солнцу, хотя они и не знают об этом. Допустим, острая коса срежет растение до основания. Стебель упадет на землю и погибнет, но корни могут дать новый побег, и стебель возникает вновь.

– По-твоему, получается, что зло есть добро?

– Нет, я говорю лишь, что объекты нашего восхищения в Других людях и в себе исходят из источников, которые мы не видим и о которых редко задумываемся. Гундульф, как и другие мужчины, имел склонность к проявлению власти. Надлежащее развитие властности закладывает основу семьи; у женщин тоже есть аналогичный инстинкт. У Гундульфа же этот инстинкт долгое время подавлялся, как у очень многих солдат здесь, в лазарете. У офицеров есть подчиненные, а солдаты, не имеющие подчиненных, страдают и сами не знают, по какой причине. Отдельные мужчины объединяются в группы равных себе по званию. Бывает, несколько мужчин пользуются одной женщиной или мужчиной, уподобившимся женщине. Другие заводят домашних животных и друзей среди беспризорных детей.

Я вспомнил сына Касдо и сказал:

– Понимаю, почему вы возражаете.

– О нет, мы не возражаем, во всяком случае, не против этого, и даже не против менее естественных явлений. Я говорю только об инстинкте проявления власти. В случае с тем дурным дядей этот инстинкт заставил его полюбить женщину, и что особенно важно, уже имеющую ребенка; таким образом, у него сразу была бы большая семья, и он наверстал бы упущенное время.

Она замолчала, и я кивнул.

– Однако слишком много времени уже было упущено, инстинкт вырвался наружу другим путем. Он посчитал себя полноправным хозяином земельного участка, который в действительности должен был впоследствии перейти семье одного из его братьев, и возомнил, что может распоряжаться и самой жизнью другого брата. Это представление было иллюзорным, не правда ли?

– Пожалуй, что так.

– Многие имеют столь же иллюзорные представления, хоть и не такие опасные. – Она улыбнулась. – Ты вот не считаешь, что обладаешь какой-то особой властью?

– Я – подмастерье Ордена Взыскующих Истины и Покаяния, но это звание не дает мне никакой власти. Люди моей гильдии лишь исполняют волю судей.

– А я-то считала, что гильдия палачей давно упразднена. Не превратилась ли эта гильдия в некое братство ликторов?

– Гильдия еще существует, – ответил я.

– Несомненно, но несколько столетий назад то была гильдия в полном смысле, как, скажем, гильдия серебряных дел мастеров. Во всяком случае, я читала об этом в исторических книгах, сохранившихся в нашем Ордене.

Слушая собеседницу, я на мгновение ощутил в себе всплеск ликования. Не то чтобы я считал, будто Пелерина в чем-то права. Мои чувства оскорбило другое. Возможно, я и безрассуден в некоторых отношениях, но хорошо знаю свои слабости, и подобный самообман не входит в их число. Тем не менее мне показалось удивительно приятным – пусть и на краткий миг – жить в мире, где бытуют такие заблуждения. Мне впервые пришло в голову, что миллионы граждан Содружества ничего не знают о высших формах судебного наказания, о многочисленных концентрических кругах интриг, опоясывающих Автарха. И эти мысли, как вино, точнее, бренди, вскружили мне голову и опьянили меня.

Пелерина, не подозревая о моем приподнятом настроении, переспросила:

– Так что же, значит, ты не считаешь себя наделенным какой-то особой властью?

Я покачал головой.

– Милее рассказал мне, что ты веришь, будто обладаешь Когтем Миротворца, и будто ты показывал ему маленький черный коготь, как у оцелота или каракары. Якобы ты сообщил ему, что оживил многих мертвецов при помощи этого Когтя.

Что ж, вот и пришло время, когда мне следует расстаться с ним. Когда мы явились в лазарет, я уже знал, что этот момент скоро настанет, но я надеялся, что сумею оттянуть неизбежное до тех пор, когда буду готов уйти. Теперь же я достал Коготь в последний раз, как я думал, и вложил его в ладонь Пелерины со словами:

– С его помощью вы сможете спасти многих. Я не украл его и всегда искал случая вернуть его вашему Ордену.

– С его помощью, – мягко повторила она, – ты вернул к жизни многих мертвецов?

– Я сам бы погиб несколько месяцев назад, если бы не Коготь, – ответил я и начал рассказывать ей историю своей дуэли с Агилюсом.

– Постой, – перебила Пелерина. – Оставь его у себя. – Она вернула мне Коготь. – Я давно не молода, как ты сам видишь. В будущем году я отмечу свое тридцатилетие пребывания полноправным членом Ордена. На каждом из пяти верховных праздников года, вплоть до прошлой весны, я видела Коготь Миротворца во время обряда поклонения. Он представлял собой крупный сапфир, большой, как орихальк. Должно быть, он стоит нескольких вилл, именно по этой причине воры похитили его.