Этот неподражаемый Дживс - Вудхаус Пэлем Грэнвил - Страница 20

– В самую точку, мой мальчик. Я себе помечу. Хорошо. Поехали дальше!

Я повернулся к Джорджу, который что-то раздраженно пробормотал себе под нос.

– Скажите, старина, это еще что за чудо природы? В ответ Джордж издал глухой страдальческий стон:

– Вот принесла нелегкая! Это сын Блюменфилда. Теперь он нам устроит веселую жизнь!

– Он что, всегда тут распоряжается?

– Всегда.

– Но почему Блюменфилд его слушает?

– Этого никто не знает. Может, из-за слепой родительской любви, а может, он смотрит на мальчишку как на талисман, который приносит удачу спектаклю. А скорее всего, он считает, что у его чада умственное развитие как у среднего зрителя, и то, что нравится ему, будет пользоваться успехом у публики. И наоборот, что не одобрил его сын, то и никому в зале не придется по вкусу. Это не мальчишка, а настоящая моровая язва, ехидная и ядовитая гадина, я готов задушить его собственными руками.

Репетиция продолжалась. Главный герой отбарабанил свой монолог. Затем последовала короткая, но страстная перепалка между помощником режиссера и голосом по имени Билл, звучавшим откуда-то с верхотуры, на тему «Когда Билл, черт бы его совсем побрал, научится вовремя давать желтый?» После чего спектакль возобновился и шел без особых приключений до тех пор, пока не настала очередь сцены, в которой играл Сирил.

Я по-прежнему смутно представлял себе сюжет пьесы, но, насколько я понял, Сирил изображал английского пэра, приехавшего в Америку – по-видимому, из самых лучших побуждений. До этого момента он произнес на сцене всего две реплики. Первая была: «Но послушайте!», а вторая – «Да, черт возьми!», но, насколько я помнил по тому, что он при мне декламировал, ему вскоре предстояло показать себя во всей красе. Я откинулся в кресле и стал ждать, когда он вырвется на авансцену.

И через пять минут действительно вырвался. К этому времени на сцене бушевали нешуточные страсти. «Голос» и помощник режиссера повторили «ссору влюбленных» – теперь на тему «Почему этот чертов Билл не переключает на голубой?» Вслед за этим с карниза свалился цветочный горшок и чудом не раскроил череп главному герою. Короче говоря, когда Сирил, который до этого болтался где-то на заднем плане, выкатился в центр сцены и занял стартовую позицию для своего главного забега, атмосфера была накалена не на шутку. Героиня что-то там такое проговорила по тексту пьесы, не помню что, и вся труппа с Сирилом во главе радостно заскакала вокруг, как полагается перед началом очередного номера.

Первая реплика Сирила была: «О нет, нет, не говорите так!», и, на мой взгляд, он выкрикнул ее достаточно энергично, напористо и вообще. Но не успела героиня открыть рот для ответной тирады, как наш веснушчатый приятель снова поднялся, чтобы заявить протест:

– Папа!

– Да, дорогой?

– Вот тот никуда не годится.

– Который из них, дорогой?

– Этот, с рыбьей рожей.

– Но там у всех рыбьи рожи, дорогой. Мальчик вынужден был признать справедливость этого замечания. Поэтому он уточнил:

– Вон тот урод.

– Какой урод? Вот этот? – спросил Блюменфилд, указывая пальцем на Сирила.

– Ага. Полная бездарь.

– Мне и самому так показалось.

– Меня от него просто тошнит.

– Ты, как всегда, прав, мой мальчик. У меня точно

такое же чувство.

Пока они обменивались репликами, Сирил слушал разинув рот. Теперь он выбежал на авансцену. Даже с того места, где я сидел, было видно, что грубые слова нанесли фамильной гордости Бассингтон-Бассингтонов чувствительный удар. У него покраснели уши, потом нос, потом щеки, и через четверть минуты он стал похож на человека, уцелевшего после взрыва на фабрике томатной пасты.

– Что это значит, черт побери?

– А это что значит, черт побери?! – закричал Блюменфилд. – Кто вам позволил орать на меня со сцены?

– Честно говоря, я подумываю, не спуститься ли в зал и не отшлепать ли мне этого маленького нахала!

– Что?!

– Всерьез подумываю.

Блюменфилд начал раздуваться, словно кто-то накачивал его насосом, и стал еще больше похож на шар.

– Послушайте, мистер… не знаю, как вас там…

– Бассингтон-Бассингтон, а древний род Бассингтон-Бассингтонов… мы, Бассингтон-Бассингтоны, не привыкли, чтобы…

Блюменфилд в краткой, но доходчивой форме изложил ему все, что он думает о Бассингтон-Бассингто-нах и об их привычках. Послушать их собралась вся труппа, актеры явно получали огромное удовольствие. Одни с любопытством выглядывали из-за кулис, другие высовывались из-за бутафорских деревьев.

– Ты должен стараться, если хочешь работать на моего папу, – произнес толстый отрок и укоризненно покачал головой.

– Какая неслыханная наглость! – закричал Сирил срывающимся голосом.

– Что такое? – рявкнул Блюменфилд. – Вы что, не понимаете, что он мой сын?

– Прекрасно понимаю, – сказал Сирил. – И приношу вам обоим соболезнования.

– Вы уволены, – завопил Блюменфилд, раздуваясь еще больше прежнего. – Вон из моего театра!

На следующее утро, примерно в половине одиннадцатого, когда я уже успел прополоскать гортань чашкой доброго «Оолонга» [17], в спальне бесшумно возник Дживс и сообщил, что в гостиной меня дожидается Сирил.

– Ну и как он на вид, Дживс?

– Я полагаю, мне не пристало критиковать внешность ваших друзей, сэр.

– Я не это имею в виду. Я хотел спросить, показался ли он вам раздраженным, обиженным и все такое.

– Я бы не сказал, сэр. Он выглядит вполне спокойным.

– Странно!

– Сэр?

– Ничего. Пригласите его сюда, пожалуйста.

По правде говоря, я ожидал, что вчерашний скандал не пройдет для него без следа, и готовился увидеть потухший взгляд, дрожащие пальцы и так далее. Но Сирил выглядел как обычно и, казалось, даже пребывал в прекрасном расположении духа.

– Вустер, старина, здравствуйте.

– Привет!

– Зашел с вами попрощаться.

– Попрощаться?

– Да. Через час уезжаю в Вашингтон. – Он присел на кровать. – Знаете что, дружище, – продолжал он. – Я вчера долго думал и решил, что поступлю несправедливо по отношению к моему предку, если стану актером. Как вам кажется?

– Прекрасно вас понимаю.

– Я хочу сказать, ведь он отправил меня в Америку, чтобы я расширил свой кругозор и все такое прочее, и я не могу отделаться от мысли, что старик был бы в шоке, если бы я его наколол и поступил на сцену. Не знаю, согласитесь вы со мной или нет, но, по-моему, это вопрос элементарной порядочности.

– А ваш отказ от участия в спектакле не сорвет премьеру?

– Да нет, думаю, они как-нибудь обойдутся. Я все объяснил старине Блюменфилду, и он со мной согласился. Конечно, ему очень жаль со мной расставаться: он сказал, что не представляет, кто сможет меня заменить; но, с другой стороны, даже если мой уход и создаст ему проблемы, мне кажется, я поступаю правильно. А вы как считаете?

– Я того же мнения.

– Я был уверен, что вы со мной согласитесь. Что ж, мне пора. Ужасно рад был познакомиться с вами, и все такое прочее. Хоп-хоп!

– Хоп-хоп!

И он отчалил. Самое удивительное, что всю эту лапшу он навешивал мне на уши, с подкупающей искренностью глядя на меня своими детскими голубыми навыкате глазами. После вчерашних событий я поднапряг котелок, и мне стало многое понятно.

– Дживс!

– Сэр?

– Это ведь вы натравили блюменфилдского отпрыска на мистера Бассингтон-Бассингтона?

– Сэр?

– Вы прекрасно понимаете, о чем я. Это вы подучили его сделать так, чтобы мистера Бассингтон-Бассингтона выставили из труппы?

– Я бы ни за что на свете не позволил себе такой вольности, сэр. – Он принялся доставать из шкафа мою одежду. – Возможно, юный Блюменфилд догадался по некоторым моим случайным замечаниям, что я не считаю профессию актера подходящей карьерой для мистера Бассингтон-Бассингтона.

– Знаете, Дживс, вы просто чудо.

– Всегда готов сделать для вас все, что в моих силах, сэр.