Общество для Генри - Вудхаус Пэлем Грэнвил - Страница 26

— Не могу же я бросить его на произвол судьбы.

— А что? Ему бы это было только на пользу. Конечно, для Алджи единственное спасение — жениться. На славной девушке с независимым доходом и железной волей, которая ходила бы с палкой и заставляла его работать.

— Вроде леди Макбет?

— Леди Макбет пришлась бы в самый раз.

— Посоветую ему, когда вернусь. Вы что-то начали говорить?

— Когда?

— Перед тем, как речь зашла об Алджи, вы начали: «Расскажите мне…»

— Ах да. Я просто хотела попросить, чтобы вы рассказали о себе.

— Лучше вы о себе. Пока мне известно только, что вы — сестра Алджи.

— А больше и рассказывать почти нечего. Я — самая обыкновенная.

— Обыкновенная! — ужаснулся Билл, словно викарий, услышавший от мальчика-хориста непечатное словцо.

— Не знаю, как еще меня назвать. Я — просто одна из тех работающих девушек, которых, по словам моей приятельницы, хранят Небеса. Родилась в Лондоне, училась в Челтенхеме, работаю в еженедельной газете. В свободное время играю в гольф и в теннис, если могу себе позволить, и пытаюсь сподвигнуть Алджи на честный труд. А вы? Пока я знаю только, что вы прекрасно лазаете за кошками, но ведь это наверняка не все. Школа? Я знаю, что вы учились в школе, потому что вы были там вместе с Алджи. А потом? Оксфорд? Кембридж?

— Увы, ни то, ни другое. Мой дядя был против университетов. Сам в шестнадцать лет занялся бизнесом и считал все остальное пустой тратой времени.

— А почему это он решал?

— Он был моим опекуном. Родители умерли, когда мне было лет восемь.

— И он хотел, чтобы вы занялись бизнесом?

— Да. Экспортно-импортными операциями, если вам это что-нибудь говорит.

— Ничего.

— Мне тоже ничего не говорило, а узнавать больше я не хотел. Только, наверное, вам скучно про это слушать.

— Напротив, — сказала Джейн, сама удивляясь, насколько ей интересно. — Я ловлю каждое слово. Так что вы?

— Отказался.

— Здорово. Но ему это, наверное, не понравилось?

— Не очень.

— И он от вас отрекся?

— Вроде того.

— И вы убежали в море?

— Звучит банально, но именно так я и поступил.

— Простым матросом?

— Так высоко я не продвинулся. Работал на камбузе, помогал коку.

— А потом?

— Занимался чем придется.

— Чем именно?

— Ну, я много чего перепробовал. Лимоны собирал, например.

— Я так и знала! В первый миг, когда я вас увидела, я сказала себе: «Этот человек собирал лимоны». А где?

— В Чула-Виста, Калифорния.

— Там есть лимоны?

— Встречаются.

— И вы карабкались за ними на деревья? Тогда понятно, где вы так натренировались лазить за кошками. Вам нравилось?

— Не очень.

— Все равно, наверное, лучше, чем заниматься экспортно-импортными операциями.

— О да. Очень здоровая жизнь. Но я расстался с ней без сожаления.

— На что же вы ее променяли?

— На разные работы.

Джейн пришла в голову внезапная мысль.

— А вы никогда не рассказывали Алджи свою сагу?

— Было однажды.

— Он устыдился?

— Ничуть. Он сказал, что ему тошно при одной мысли о такой работе, и мой рассказ лишь укрепил его всегдашнюю убежденность, что мне не следовало давать волю.

— Кто-нибудь должен что-нибудь сделать с моим братом, — возмутилась Джейн. — Все эти ваши работы были в Калифорнии?

— Все, кроме последней. Я скопил на билет до Нью-Йорка и там мне наконец повезло. Человек, который руководил «Мулдуном» на Лонг-Айленде взял меня к себе в помощники.

— «Мулдун» — это что?

— Санаторий для усталых бизнесменов. Первый такой основал человек по фамилии Мулдун, теперь их в Америке множество. Простая жизнь, свежий воздух, занятия спортом. Моей обязанностью было боксировать с отдыхающими, ездить с ними на конные прогулки и все такое. Мне нравилось.

— Вы умеете боксировать?

— Немного. Вообще-то я считаю себя профессионалом, потому что выиграл двадцать пять долларов в поединке со сборщиком лимонов из конкурирующей фирмы в Чула-Виста. Эта деньги стали для меня трамплином. На них я купил билет до Нью-Йорка, где и попал в «Мулдун».

Джейн взглянула на него с уважением. Ей нравились деятельные мужчины, но ее немногочисленные знакомые отличались скорее умением строить планы. Она внезапно рассмеялась.

— Воображаю, как бы Алджи боксировал в Чула-Виста за двадцать пять долларов, — ответила Джейн на удивленный взгляд Билла, а про себя подумала мстительно: «Или Лайонел Грин».

— А почему вы не остались в «Мулдуне»? — спросила она.

— У хозяина начались семейные неурядицы. Вообще-то он мне не говорил, но, думаю, у него несколько бывших жен, и все требовали денег. Он решил, что дешевле будет перебраться в Англию и основать здесь нечто подобное. Так он и сделал, с большим успехом. Меня он взял с собой, и я проработал у него года два. В Хемпшире, под Портсмутом.

— И вам по-прежнему нравилось?

— Да. Замечательная была жизнь. А потом дядя все-таки уговорил меня пойти в бизнес.

— Я думала, вы рассорились навсегда.

— Я тоже так думал, а потом как-то приехал в Лондон на выходные, мы случайно встретились и помирились. Я рассказал, чем занимаюсь, а он заявил, справедливо, наверное, что это бесперспективно, и так уговаривал, что у меня не хватило духу отказать. Вот так я застрял в ненавистной конторе. Это продолжалось года два, потом дядя умер и оставил мне свои деньги.

— А теперь вы будете жить в деревне и писать триллеры. Замыслы есть?

— Целая куча.

— Значит, у вас все в порядке.

— Пока да.

— Работать на себя, самому сбывать продукцию — что может быть лучше?

— Ну, во всяком случае, я буду жить за городом.

— Да. Завидую. Хотела бы я жить за городом, но вряд ли удастся. Человек, за которого я выхожу замуж, совладелец антикварного магазина и накрепко привязан к Лондону. Ужасно обидно.

Уже вечерело, когда Билл вернулся из Лондона. Историк, глядя на его поникшие плечи, непременно вспомнил бы отступление Наполеона из-под Москвы. Билл нередко встречал пращи и стрелы яростной судьбы, и, как правило, переносил их стоически, но ужасные слова Джейн на подъезде к вокзалу Виктория пробили его доспех. В «Жука и Клен» он вступил в самом мрачном расположении духа, которое ничуть не улучшилось при виде Алджи, подкреплявшего себя виски с содовой. Бывают минуты, когда даже встреча со старым школьным приятелем не столько взбадривает, сколько наводит тошноту.