Не позвать ли нам Дживса? - Вудхаус Пэлем Грэнвил - Страница 33

— В связи со скоростью, которую они развивают?

— Полмили за сорок пять секунд, если не ошибаюсь?

— Да, милорд.

— Ну так вот, я сейчас разовью такую скорость, что самый резвый из гепардов останется, считайте, просто за флагом.

— Это будет как раз то, что требуется, милорд. Со своей стороны замечу, что видел на туалетном столе у миссис Спотсворт небольшой футлярчик, несомненно, содержащий искомую подвеску. Туалетный стол стоит прямо под окном. Ваше сиятельство сразу же его увидит.

И, как всегда, Дживс оказался прав. Первое, что Билл увидел, когда, проводил глазами процессию, состоящую из миссис Спотсворт и Дживса, прошествовавшую вниз по лестнице, и вбежал в комнату королевы Елизаветы, был туалетный стол. А на нем — небольшой футлярчик, как и говорил Дживс. И в этом футлярчике, убедился Билл, дрожащими руками открыв крышечку, находилась та самая подвеска. Он поспешил схватить коробочку и сунуть в карман пижамной куртки и уже направился было к двери, как вдруг в тишине, которую до той минуты нарушало лишь его шумное дыхание, раздался оглушительный визг.

Выше уже упоминалось обыкновение собачки Помоны при виде всякого знакомого или даже незнакомого, но чем-то ей приятного лица, выражать радость ушераздирающим лаем. Именно такая радость охватила ее и в данную минуту. Во время давешнего разговора на скамейке, пока Билл ворковал, она, как все собаки, прониклась к нему горячей любовью. И, обнаружив его теперь в неформальной обстановке, она, еще не освоившись с одиночеством, которого терпеть не могла, даже не подумала обуздывать свои чувства.

Ее воплей по количеству и силе звука вполне хватило бы для дюжины баронетов, найденных на полу библиотеки с кинжалами в спине. И на Билла они произвели самое неблагоприятное воздействие. Как выразительно написал автор «Охоты на снарка» про одного из своих главных героев,

Вот и лиловая пижамная куртка Билла почти побелела.

Хоть он и симпатизировал Помоне, но не задержался для дальнейшего братания, а бросился к двери на такой скорости, что самому атлетическому гепарду оставалось бы только беспомощно пожать плечами, и вылетел в коридор как раз в ту минуту, когда разбуженная шумом Джил выглянула из комнаты-с-часами. Она увидела, как Билл на цыпочках прокрался в комнату Генриха Восьмого, и с горечью подумала, что там ему и место.

А еще четверть часа спустя, когда Билл лежал в постели и бормотал себе под нос: «Девятьсот девяносто восемь… Девятьсот девяносто девять… Тысяча…» — Дживс вошел в комнату с блюдечком в руке.

На блюдечке лежало кольцо.

— Я только что встретил в коридоре мисс Уайверн, милорд, — сказал он. — Она просила передать вашему сиятельству вот это.

Глава XVI

Уайверн-холл, дом полковника Обри Уайверна, отца Джил, служившего начальником полиции графства Саутмолтоншир, был расположен сразу за рекой, протекавшей в дальнем конце сада через владения Рочестер-Эбби, и вот на следующий день, после совершенно неудовлетворительного обеда полковник Уайверн сердитыми шагами вышел из столовой, проследовал в свой кабинет и позвонил дворецкого. По прошествии соответствующего времени дворецкий явился, запнувшись о ковер у порога и воскликнув при этом: «Ах ты, чтоб тебя!» — что случалось с ним всякий раз, через какой бы порог он ни переступал.

Полковник Уайверн был приземист и толст и досадовал на это, так как хотел бы быть высоким и стройным. Но если собственная его внешность и причиняла ему время от времени огорчение, чувство это не шло ни в какое сравнение со страданиями, причиняемыми ему внешним видом его дворецкого. В наше время жителю сельской местности в Англии приходится по части домашней обслуги довольствоваться тем, что есть. Все, чем смог разжиться полковник Уайверн, он наскреб в деревенской приходской школе. Мажордом Уайверн-холла Булстроуд был тщедушным шестнадцатилетним юнцом, которого природа от щедрот своих одарила таким количеством прыщей, что на лице почти не оставалось места для его неизменной бессмысленной ухмылки.

Ухмылялся он и теперь, и опять, как при каждом таком совещании на высшем уровне, его босс был потрясен сходством своего подчиненного с безмозглой золотой рыбкой в стеклянном аквариуме.

— Булстроуд, — произнес полковник с характерной хрипотцой, выработанной на плац-парадах.

— Туточки я, — мирно отозвался дворецкий.

В другое время полковник Уайверн высказался бы на тему о таком нетрадиционном отклике, но сегодня его интересовала дичь покрупнее. Его желудок продолжал слать наверх жалобы на низкое качество обеда, и полковник желал видеть повара.

— Булстроуд, — распорядился он, — подать мне сюда повара.

Призванный пред хозяйские очи повар оказался особой женского пола и тоже из молодых, а именно пятнадцати лет. Она притопала в кабинет, тряся косицами, и полковник устремил на нее недовольный взгляд.

— Трелони! — произнес он.

— Туточки я, — ответила повариха.

На этот раз полковник не стерпел. Вообще-то Уайверны не воюют с женщинами, но бывают ситуации, когда оставаться рыцарем невозможно.

— Не смейте говорить «Туточки я», вы, маленькое чудовище! — рявкнул он. — Надо отвечать: «Да, сэр?», и притом почтительно и по-солдатски, сразу же став по стойке «смирно» и вытянув руки вниз, так чтобы большие пальцы касались боковых швов. Трелони, обед, который вы сегодня имели наглость мне подать, был оскорблением для меня и позором для всякого представителя кулинарной профессии. Я послал за вами, чтобы уведомить, что если такое разгильдяйство и laissez faire с вашей стороны еще повторится… — Тут полковник смолк. Слова «я пожалуюсь вашей матери», которыми он намеревался заключить тираду, представились ему вдруг недостаточно убедительными. -…я вам покажу! — этим он закончил речь и нашел, что вышло, может быть, и не так хорошо, как хотелось бы, но все-таки придает столько огня и едкости недожареной курице, водянистой брюссельской капусте и картофелю, который не проколешь вилкой, что менее стойкая кухарка съежилась бы от страха.

Однако Трелони тоже сбиты из прочного материала. Такие люди не дрогнут в минуту опасности. Юная кухарка с железной решимостью посмотрела ему в глаза и нанесла ответный удар.

— Гитлер! — произнесла она и высунула язык.

Начальник полиции оторопел.

— Это вы меня назвали Гитлером?

— Да, вас.

— Ладно. Смотрите больше так никогда не говорите, — строго сказал полковник Уайверн. — Можете идти, Трелони.

Трелони удалилась, задрав нос, а полковник повернулся к Булстроуду.

Уважающий себя человек не может сохранять спокойствие, потерпев поражение в словесной перепалке с кухаркой, тем более если кухарка имеет пятнадцать лет от роду и две косички, так что когда полковник Уайверн обратился к дворецкому, в нем было что-то от бешеного слона. На протяжении нескольких минут он говорил красно и страстно, особо останавливаясь на привычке Булстроуда поедать свой сладкий паек, прислуживая за столом, и когда тому наконец было дозволено последовать за Евангелиной Трелони в нижние пределы, где эти двое служащих влачили существование, дворецкий если и не дрожал с головы до ног, то был, во всяком случае, так угнетен, что забыл произнести на выходе свое неизменное «Ах ты, чтоб тебя!», запнувшись за край ковра.

Он оставил полковника, хоть и снявшего с груди отягощенной тяжесть, давящую на сердце, но все еще погруженного в уныние. «Ихавод», — ворчал себе под нос начальник полиции, и притом вполне недвусмысленно. В золотые дни до социальной революции спотыкающийся о ковры полоротый, прыщавый юнец вроде Булстроуда мог рассчитывать в крайнем случае на место мальчика на побегушках, сидящего в прихожей. Понятия консерватора старой закалки оскорбляла даже сама мысль о том, чтобы этот позор Саутмолтона носил священный титул дворецкого.