Фамильная честь Вустеров - Вудхаус Пэлем Грэнвил - Страница 14

Впрочем, я быстро остыл. Ведь что здесь главное, в конце-то концов? Самое главное, самое важное, в сравнении с чем все остальное просто тьфу, — так вот повторяю, самое главное — это затащить Финк-Ноттла под венец и благополучно отправить в свадебное путешествие. И если б не совет Дживса, то угрозы Родерика Спода вкупе с фырканьем сэра Уоткина Бассета и его взглядами поверх пенсне наверняка полностью деморализовали бы жениха и вынудили его отменить приготовления к свадьбе, после чего он сбежал бы в Африку ловить тритонов.

— Черт с тобой, — сказал я, — мне все ясно. Ладно, я допускаю, что ты можешь презирать Барми Фозерингея-Фипса, Китекэта Поттера-Перебрайта, положим, даже меня — тут я, правда, делаю большую натяжку, — но не можешь же ты выказать презрение к Споду?

— Не могу? — Он громко расхохотался. — Еще как могу. И сэру Уоткину Бассету могу. Поверь, Берти, я думаю о свадебном завтраке без тени тревоги. Я весел, жизнерадостен, уверен в себе, галантен. Ты не увидишь за праздничным столом краснеющего дурачка, который заикается, теребит дрожащими пальцами скатерть и готов сквозь землю провалиться, как любой заурядный жених. Нет, я посмотрю этим бандитам прямо в глаза, и они у меня вмиг присмиреют. Что касается тетушек и кузин, они животики надорвут от смеха. Когда придет время держать речь, я буду думать обо всех гнусностях, которые совершили Родерик Спод и сэр Уоткин Бассет и за это заслужили величайшее презрение своих сограждан. Я про одного только сэра Уоткина такого могу порассказать, анекдотов пятьдесят, не меньше, знаю, ты удивишься, почему Англия так долго терпит этого морального и физического урода. Я все анекдоты записал в блокнот.

— Записал в блокнот, говоришь?

— Да, в маленький такой блокнот, в кожаном переплете. В деревне его купил.

Не скрою, я слегка занервничал. Даже если он хранит этот свой блокнот под замком, от одной мысли, что он вообще существует, можно потерять сон и покой. А уж если, не приведи Бог, блокнот попадет не в те руки... Это же бомба, начиненная динамитом.

— Где ты его хранишь?

— В нагрудном кармане. Вот он... Нет, его здесь нет. Странно, — сказал Гасси. — Наверное, где-нибудь обронил.

Глава 4

Не знаю, как вы, а я уже давно установил, что в нашей жизни порой происходят события, которые резко меняют все ее течение, я такие эпизоды распознаю мгновенно и невооруженным глазом. Чутье подсказывает мне, что они навеки запечатлеются в нашей памяти (кажется, я нашел правильное слово — запечатлеются) и будут долгие годы преследовать нас: ляжет человек вечером спать, начнет погружаться в приятную дремоту и вдруг подскочит как ужаленный — вспомнил.

Один из таких достопамятных случаев приключился со мной еще в моей первой закрытой школе: я пробрался глубокой ночью в кабинет директора, где, как мне донесли мои шпионы, он держит в шкафу под книжными полками коробку печенья, достал пригоршню и неожиданно обнаружил, что улизнуть тихо и незаметно мне не удастся: за столом сидел старый хрыч директор и по необъяснимой игре случая составлял отчет о моих успехах за полугодие — можете себе представить, как блистательно он меня аттестовал.

Я покривил бы душой, если бы стал убеждать вас, что в той ситуации сохранил свойственный мне sang-froid[6]. Но даже в тот миг леденящего ужаса, когда я увидел преподобного Обри Апджона, я не побледнел до такой пепельной синевы, какая разлилась на моей физиономии после слов Гасси.

— Обронил где-нибудь? — с дрожью в голосе переспросил я.

— Да, но это пустяки.

— Пустяки?

— Конечно, пустяки: я все наизусть помню.

— Понятно. Что ж, молодец.

— Стараемся.

— И много у тебя там написано?

— Да уж, хватает.

— И всё первоклассные гадости?

— Я бы сказал, высшего класса.

— Поздравляю.

Мое изумление перешло все границы. Казалось бы, даже этот не имеющий себе равных по тупости кретин должен почувствовать, какая гроза собирается над его головой, так нет, ничего подобного. Очки в черепаховой оправе весело блестят, он весь полон elan[7] и espieglerie[8] — словом, сама беззаботность. Все это сияет на лице, а в башке — непрошибаемый железобетон: таков наш Огастус Финк-Ноттл.

— Не сомневайся, — заверил он меня, — я заучил все слово в слово и страшно собой доволен. Всю эту неделю я подвергал репутацию Родерика Спода и сэра Уоткина Бассета самому безжалостному анализу. Я исследовал эти язвы на теле человечества буквально под микроскопом. Просто удивительно, какой огромный материал можно собрать, стоит только начать глубоко изучать людей. Ты когда—нибудь слышал, какие звуки издает сэр Уоткин Бассет, когда ест суп? Очень похоже на вой шотландского экспресса, несущегося сквозь тоннель. А видел, как Спод ест спаржу?

— Нет.

— Омерзительное зрелище. Перестаешь считать человека венцом творения.

— Это ты тоже записал в блокноте?

— Заняло всего полстраницы. Но это так, мелкие, чисто внешние недостатки. Основная часть моих наблюдений касается настоящих, серьезных пороков.

— Ясно. Ты, конечно, здорово старался?

— Всю душу вложил.

— Хлестко получилось, остроумно?

— Да уж.

— Поздравляю. Стало быть, старый хрыч Бассет не соскучится, когда станет читать твои заметки?

— С какой стати он будет читать мои заметки?

— Согласись, у него столько же шансов найти их, сколько и у всех остальных.

Помню, Дживс как-то заметил в разговоре со мной по поводу переменчивости английской погоды, что он наблюдал, как солнечный восход ласкает горы взором благосклонным, а после обеда по небу начали слоняться тучи. Нечто похожее произошло сейчас и с Гасси. Только что он сиял, как мощный прожектор, но едва я заикнулся о возможном развитии событий, как свет погас, точно рубильник выключили.

У Гасси отвалилась челюсть, совсем как у меня при виде преподобного О. Апджона в вышеизложенном эпизоде из моего детства. Лицо стало точь-в-точь как у рыбы, которую я видел в королевском аквариуме в Монако, не помню, как она называется.

— Об этом я как-то не подумал!

— Самое время начать думать.

— О, черт меня возьми!

— Удачная мысль.

— Чтоб мне сквозь землю провалиться!

— Тоже неплохо.

— Какой же я идиот!

— В самую точку.

Он двинулся к столу, как сомнамбула, и принялся жевать холодную ватрушку, пытаясь поймать мой взгляд своими выпученными глазищами.

— Предположим, блокнот нашел старикашка Бассет; как ты думаешь, что он сделает?

Тут и думать нечего, все как божий день ясно.

— Завопит: «Не бывать свадьбе!»

— Неужели? Ты уверен?

— Совершенно.

Гасси подавился куском ватрушки.

— Еще бы ему не завопить. Ты сам говоришь, что никогда не импонировал ему в роли зятя. А прочтя записи в блокноте, он вряд ли воспылает к тебе любовью. Сунет в него нос и сразу же отменит все приготовления к свадьбе, а дочери заявит, что не выдаст ее за тебя... только через его труп. Барышня, как тебе известно, родителю перечить не станет, в строгости воспитана.

— О ужас, о несчастье!

— Знаешь, дружище, я бы на твоем месте не стал так убиваться, — заметил я, желая его утешить, — до этого дело не дойдет, Спод еще раньше успеет свернуть тебе шею.

Он слабой рукой взял еще одну ватрушку.

— Берти, это катастрофа.

— Да уж, хорошего мало.

— Я пропал.

— Вконец.

— Что делать?

— Понятия не имею

— Придумай что—нибудь.

— Не могу. Остается лишь вверить свою судьбу высшим силам.

— Ты хочешь сказать, посоветоваться с Дживсом?

Я покачал головой:

— Тут даже Дживс не поможет. Все проще простого: нужно отыскать и спрятать блокнот, пока он не попал в лапы Бассета. Черт, почему ты не держал его под замком?