Дядя Динамит - Вудхаус Пэлем Грэнвил - Страница 3

— Да? — сдержанно отвечал Мартышка. Он был молод, приятен с виду, но внимательный наблюдатель заметил бы в нем ту строгость, ту напряженность, которая, вероятно, возникала у святого Антония перед нападением бесов. Мартышка подозревал, что сейчас начнутся искушения и стоять надо насмерть.

Еще за обедом, когда глава семьи говорил об отъезде супруги, он подметил в его глазах тот самый блеск, какой появляется у мальчика, если он дома один и знает, где ключ от буфета. Блеск этот он видел и раньше; им начинались самые крупные беды. Едва заметный вначале, за супом, теперь он разгорелся вовсю, и Мартышка собрал все силы.

— Сколько ты думаешь пробыть у Бостоков? — спросил граф.

— С неделю, — отвечал ему племянник.

— А потом?

— Вернусь в Лондон.

— Прекрасно, — одобрил лорд Икенхем. — Вернешься в Лондон. Отлично. Я поеду с тобой, и мы проведем полезный, приятный день.

Мартышка сжался. Он не воскликнул: «Так я и знал!», но как бы и воскликнул. Оставшись без заботливой жены, Фредерик Алтамонт Корнуоллис, пятый граф Икенхемский, снова принялся за свое.

— Ты спрашиваешь, — сказал когда-то один вдумчивый «трутень», — почему при словах «дядя Фред» Мартышка синеет и выпивает два виски кряду. Я объясню. Дело в том, что этот дядя — истинный динамит. Он немолод, но при случае становится таким, каким себя чувствует, то есть лет двадцати с небольшим. Не знаю, знакомо ли тебе слово «эксцессы». Если знакомо, примени к нему, не ошибешься. Пусть Мартышка расскажет, например, про собачьи бега.

Если бы лорд Икенхем его слышал, он бы первым признал, как это верно. Клонясь к закату, он сохранил стройность, живость и чистоту подвыпившего студента. За последние годы он не раз втягивал племянника в приятнейшие авантюры, самой удачной из которых были именно собачьи бега, хотя, по его мнению, полисмен поумнее ограничился бы мягким укором.

— Вероятно, ты понял из моих слов, — продолжал пятый граф, — что тетя Джейн уехала на несколько недель и я невыносимо страдаю. Точь-в-точь этот тип, который места себе не находил без любимой газели. Однако…

— Дядя… — вставил Мартышка.

— Однако, — сказал дядя, — у любой тучи, если вглядеться, есть серебряная каемка. В данном случае утешает то, что я снова сам себе хозяин. Трудно передать, как я люблю тетю Джейн, но иногда… какое бы тут выбрать слово?.. я скован при ней, не могу себя выразить. Она считает, что мне не надо ездить в Лондон. Я так не считаю. Когда живешь в сельском склепе, ржавеешь, отстаешь от жизни. Не уверен, что я назову тебе хоть одного вышибалу, а я их знал поголовно. Вот почему…

— Дядя!..

— Вот почему, несмотря на страдания, я могу пережить ее отъезд. Сообщи, когда соберешься в Лондон, и я — к твоим услугам. Ах ты господи, как же я молод! Видимо, это от погоды.

Мартышка стряхнул с сигары пепел и отхлебнул бренди. Взгляд его был холоден и суров.

— Дядя Фред, — сказал он, услаждая слух своего ангела, — об этом не может быть и речи.

— То есть как?

— Вот так. На собачьи бега я не поеду.

— Зачем же бега? Хотя там очень полезно и приятно. Изучаешь душу народа.

— Никуда не поеду. Будешь в Лондоне, заходи. Накормлю, дам хорошую книгу. И все.

Лорд Икенхем помолчал, размышляя о тлетворности денег. Раньше, когда Мартышка сидел без гроша, служил в суде и время от времени пытался занять у дяди пять фунтов, он бы не посмел возражать. Деньги изменили его, растлили. Старая история, думал граф.

— Что ж, — сказал он, — если ты не хочешь…

— Не хочу, — подтвердил Мартышка. — Не вздыхай, я не сдамся. Гермионе и так не нравится, что я в этом клубе «Трутни». Как ни печально, она о тебе слыхала.

— Моя жизнь — открытая книга, — сообщил граф.

— Слыхала и боится, что это у нас в роду. Вечно твердит: «Надеюсь, ты не похож на дядю».

— Ты ее не понял. Видимо, она говорит: «…похож на дядю». Или: «Постарайся, мой друг, быть похожим на дядю».

— В общем, я должен следить за собой, как последняя собака. Если она догадается, что я… немного легкомыслен, свадьбе не бывать.

— Значит, ты не согласишься, чтобы я приехал к ним в образе лакея? Жаль, вышло бы очень смешно.

— О господи!

— Просто предложил. Да я и сам не могу, пришлось бы сбрить усы, а я к ним исключительно привязан. Если нет детей, кого и любить? Усы. Значит, твоя Гермиона — из таких?

— В каком смысле?

— Ну, полна благородства. Принципы всякие… В общем, истинная дочь Англии.

— Да, да! Просто жуть. Не увидишь — не поверишь.

— Жду с нетерпением.

— У меня есть фотография, — сказал Мартышка, вынимая ее из нагрудного кармана, как вынимают кролика из цилиндра. Лорд Икенхем долго изучал портрет.

— Поразительное лицо.

— А глаза, глаза!

— Вот именно.

— А нос!

— И нос заметил. Видимо, очень умна.

— Еще бы! Пишет книжки.

— Ой!

Дикое подозрение зародилось в Мартышкиной душе.

— Она тебе не нравится? — спросил он.

— Понимаешь, — осторожно ответил лорд Икенхем, — я вижу, что она… скажем так, исключительная женщина. Но тебе она не пара.

— Почему?

— Мне кажется, она тебя подомнет. Ты смотри, какой подбородок. А глаза? Так и сверкают.

— Что тут плохого?

— В домашних условиях — очень опасно. При таком взоре нужен стальной муж. Ты стальной? Нет. Как и я, ты истинный подкаблучник.

— В каком смысле?

— Подкаблучником я называю человека, который каждое утро относит жене завтрак, и воркует, и кукует, пока она ест. Лично мне такие люди нравятся, но им нельзя жениться на писательницах с твердым подбородком и сверкающим взором. Их удел — хрупкая женщина, которая воркует вместе с ними, а уж кукует — говорить нечего! Тем, кто ищет жену, я советую: выбери такую, которую можно пощекотать. Можно пощекотать твою Гермиону? Ни в коем случае. Она выпрямится во весь рост и скажет: «Милостивый государь!»… Идеальная жена для таких, как ты, — наша Салли.

При этом имени Мартышка застыл и покрылся тонким льдом. Более чувствительный человек, чем его дядя, послал бы за вязаной кофтой.

— Мне показалось, что у Коггза что-то с ногами, — отрешенно произнес племянник. — Он прихрамывает.

— С самого ее приезда, — продолжал граф, которого теперь не могли отвлечь самые пленительные темы, — я мечтал о том, чтобы у вас что-нибудь вышло. Наконец ты сказал, что все в порядке. И вдруг, — он повысил голос, — вы поссорились! Не понимаю, как можно поссориться с Салли! Конечно, виноват ты?