Сиреневый сад - Вучетич Виктор - Страница 8

– Горе, говорите? – с жесткой иронией протянул Сибирцев. – Эх, Павел Родионович, вас бы туда на минутку… В Омск, в Иркутск, в Харбин. Вы бы узрели горе. Оборванные, окровавленные, обмороженные… По пояс в снегу. Со штыками наперевес. А все трещит и рушится… Страна в крови и огне. Чехи, поляки, японцы, хунхузы рвут Россию на куски, давятся, а глотают… А наш блистательный адмирал раздавал служивым папироски. Похабство!… Вот где истинное горе-то, Павел Родионович… – Сибирцев закрыл лицо ладонями. – Кровь и смрад. Где она – единая, неделимая? А? Профиршпилились, игрочишки поганые… Впрочем, вы правы, каждое семейное горе тоже горе… Совести не хватает, смелости сказать им честно… Вот и живу.

Священник слушал, печально кивая головой, сдержанно покашливая в кулак.

– Вы, стало быть, – сочувственно заметил он, – прошли все испытания… Великие терзания духа…

– Казнь духа, Павел Родионович.

– Точно сказано. Истинно казнь… Вот вы изволили назвать меня оптимистом. Так ведь сие не господом данное. Исключительно от веры в грядущее. Господа ученые подметили божественную закономерность спирали. Грех отрицать очевидное. Посему мыслю, испив чашу горестей до дна, мир увидит, что и новый порядок – явление столь же преходящее, ибо довлеет дневи злоба его. И все придет на круги своя.

– Полагаете, вернется? – с плохо скрытой насмешкой спросил Сибирцев.

– Верую, Михаил Александрович.

– И оттого столь неосторожны?

– Вы имеете в виду?…

– Вашу давешнюю проповедь.

– Охо-хо-хо! Воистину, если господь хочет убить человека, он лишит его разума. Что же противное существующему режиму узрели разносящие слухи?

– Анафему, батюшка, анафему. Впрочем, вы правы, пользуюсь исключительно слухами.

– Ну, это пустое. Я ведь к вам, Михаил Александрович, попросту, свежее слово услышать. Живем тут как в склепе, знаете ли, темно и глухо. Разве эхо донесет этакое: бу-бу-бу! Не то гром небесный, не то вполне земная артиллерия. – Священник неуловимо усмехнулся. – В уезд давненько не выбирался, тоже вот, изволите видеть, слухами питаюсь. Как крот в норе. Приход-то наш невелик.

– Вряд ли, Павел Родионович, могу быть вам чем-нибудь полезным по этой части. Особых знакомств ни в Козлове, ни в губернии не имею. Рана вот еще… Вышибла на целый месяц.

– Жаль, – поскучнел священник. – Думал беседой насладиться… Значит, не имеете знакомств… А какая ж нужда, извините за любопытство, все-таки привела вас в нашу губернию?

«Неймется тебе, – подумал Сибирцев. – Нет, брат, не уйдешь ты отсюда просто так. Не за тем явился…»

– Долг, Павел Родионович… – И, заметив его удивленно поднятые брови, добавил: – Не должок, нет – долг.

– Я так полагаю, что ваше недавнее прошлое и мой сан позволяют мне быть с вами откровенным?

– Сделайте одолжение.

– Поймите меня, Михаил Александрович, – начал священник, придвинувшись к Сибирцеву вместе со стулом и переходя на доверительный тон, – разве вам не показалось бы странным… ну, скажем, труднообъяснимым то обстоятельство, что достаточно умный и опытный, как мне представляется, человек приезжает в места, мало ему знакомые, в разгар известных событий, его тяжело ранят – кто и как, я не спрашиваю, – а затем он появляется в нашей глуши и валяется, как вы сами изволили выразиться, в койке, не обращая внимания на происходящие вокруг катаклизмы? Вам это, повторяю, не показалось бы странным?

– Ну, предположим. Какой же вы делаете из этого вывод?

– А такой, уважаемый Михаил Александрович, что вам приходится нынче здесь быть. Надо вам тут быть. И нет у вас иного выхода…

Сибирцев долгим и пристальным взглядом смотрел в глаза священника, уловил в них мелькнувшее торжество. Видимо, тот был почти уверен в своей догадке. Ну что ж, совсем хорошо, надо помочь.

– Возможно, вы и правы… – задумчиво произнес он. – Возможно…

– Ну посудите сами, Михаил Александрович. – Голос священника нетерпеливо дрогнул. – А я ведь давненько наблюдаю за вами.

– Хорошо, – через силу сказал Сибирцев. – Хотя, признаюсь честно, даже не догадываюсь, как вам это удавалось.

– Слухами, изволите видеть, земля полнится. Да и личный интерес имею.

– Что ж, откровенность за откровенность. Что вас интересует? Только конкретнее, пожалуйста. Ежели смогу – отвечу.

– Откуда вы? – с готовностью начал священник.

– Откуда?… Ну, скажем, из Омска.

– Омск… – недоверчиво и вроде бы разочарованно протянул Павел Родионович. – Экая даль… И что за надобность такая?

– А вы что же считаете, Тамбов – единственная наша ставка? Хороши бы мы были…

– Посмею возразить. Не знаю, как в других губерниях, но здесь у нас имеется мощь великая. Александр Степаныч…

– Ах, оставьте, Павел Родионович. Битая карта этот ваш Антонов. Сколько он еще сумеет продержаться? Неделю? Месяц? Вы в курсе происходящего?

– Ну-у, в меру сил…

– Тогда вы должны знать, что сюда стянуты регулярные войска. Это вам не милиция и не продотряды. Это конец.

– Я не столь пессимистичен, позволю заметить.

– Разумеется, вы оптимист. Только Виктор Михайлович отчего-то не очень разделяет ваш оптимизм. Скорее наоборот.

– Вы имеете в виду, простите, Чернова?

– Да. Потому и Главсибштаб принял решение временно уйти в подполье. У нас ведь тоже потери. ЧК взяла Тагупова, Данилова, Юдина. Вам, вероятно, эти фамилии мало что говорят, но для нас урон серьезный. Члены сибирского областного комитета партии эсеров.

– А вы, Михаил Александрович, имеете отношение к штабу?

– Самое непосредственное, Павел Родионович… Ладно, так и быть, взгляните. – Сибирцев вынул из кармана второй свой мандат, врученный ему в Москве.

Это был фактически подлинный документ за подписью полковника Гривицкого, начальника военного отдела сибирского «Крестьянского союза». Он был известен в свое время Сибирцеву: встречались в ставке Колчака. Позже Гривицкий был пленен Красной Армией, но бежал из лагеря и вскоре организовал в Омске подпольную организацию из бывших офицеров-белогвардейцев. После объединения его организации с эсеровским «Крестьянским союзом» возглавил военный отдел. Помимо всего прочего, в Красноярской губернии действовал комитет «Союза трудового крестьянства», руководимый однофамильцем Сибирцева. Так что можно было считать мандат, выданный Лацисом, подлинным. С ним Михаил Сибирцев и направлялся Главсибштабом на Тамбовщину, к Антонову для установления прямых контактов и выработки общей программы действий «Союза», имея в виду при этом серию крупных провалов, преследовавших сибирскую организацию.

Священник внимательнейшим образом ознакомился с мандатом и удовлетворенно протянул Сибирцеву.

– А я ведь с Петром Никаноровичем Гривицким…

– Никандровичем.

– Да, простите, Ннкандровичем, был знаком, знаком… Как-то он нынче?

– По-прежнему, Павел Родионович. Усы сбрил.

– Сбрил? Скажите… Лихой был подпоручик.

«Знал бы ты, что сидит сейчас твой Гривицкий в ЧК у Павлуновского и вовсю дает показания…» – подумал Сибирцев.

– Так вы, следовательно, к Александру Степановичу.

– Шел, да, как понимаете, не добрался. А теперь, видно, уже поздно. И боюсь, что в нынешних обстоятельствах те мои связи, что имелись, могли нарушиться.

– Позвольте заметить: Антонов еще не вся организация. О фельдшере Медведеве не наслышаны? В Козлове.

– Медведев, говорите? – задумался Сибирцев. – Кажется, я должен вас крепко огорчить, Павел Родионович. Нет его. В конце марта его забрали чекисты.

– Что вы! Побойтесь бога! – испугался священник. – Откуда у вас такие сведения?

– Увы, знаю, что говорю. Я ведь и сам едва ушел.

– Как же так?! – Священник вскочил и стал взволнованно ходить по террасе. – Мне сказали: он в отъезде… Что ж теперь с оружием?… У нас ведь все готово. И оружие… И организация… Сибирцев внимательно наблюдал за его метаниями. Значит, прав был Илья Нырков. Не прост этот поп. С хорошим двойным дном. Раскрутить его теперь и брать.

– Я вас очень огорчил, Павел Родионович? Как же вы не знали?