Необычайные приключения Кукши из Домовичей - Вронский Юрий Петрович - Страница 9

Поднялись мы на берег, идем к детинцу. Рабы мешки тащат, мы налегке идем. Непохоже, что варяги мне рабскую долю готовят. А что у них на уме, не ведаю.

Перешли по мосту через речку малую, входим в детинец. Много в детинце разных построек — и конюшни, и людские, и кладовые, однако я сразу понял, которая тут княжеская изба. Не потому, что она самая большая, а потому, что над нею, на коньке, опять голова страшного змея возвышается.

Не зря, думаю, я рассудил, что ладожский князь — змей-оборотень. Тут всюду его знаки. Теперь понятно, почему варяги не убили меня, почему так заботливо кормили всю дорогу и сейчас не заставили ничего тащить вместе с рабами — они меня холили, потому что решили принести в жертву змею-людоеду, своему князю. Похолодело у меня в животе.

Глава шестнадцатая

ПИР У ЛАДОЖСКОГО КНЯЗЯ

Мы угадали как раз на княжеский пир. Князь обрадовался, встал навстречу, Хаскульда и Тюра усадил возле себя, на свое княжеское сиденье. Для остальных тоже место нашлось. Меня посадили рядом со Свавильдом.

Я боюсь смотреть на князя, а не смотреть не могу. Князь — настоящий великан, глазищи, как сковороды, ручищи, как лопаты. Волосы светлые, длинные, чуть не до колен, борода в две косички заплетена, торчат те косички вперед, точно раздвоенное змеиное жало. На шее у князя золотая гривна, на ней молоточки нанизаны. Сиденье княжеское двумя столбами резными украшено, на каждом по идолу, один молот к груди прижимает, другой так стоит. Теперь-то я знаю, что это варяжские боги Тор и Один, а тогда не знал.

Смотрю я на князя и все жду, что со мной дальше будет. Сызмала я наслышан, что уж больно любят великаны-людоеды свежую человечину, особенно ребят, таких, как я. Хоть бы я ему не понравился!

Пока, вижу, он за меня приниматься не собирается, налегает на конину да на зверину. Там на столе всего полно — жареное, пареное, вареное; мясо, рыба, овощи. Поглядываю на дверь — нельзя ли удрать незаметно? Однако, пока не напьются, об этом нечего и думать.

Еще когда пристали к Ладоге, приметил я на берегу хорошие маленькие челноки, одному как раз впору. Вот все напьются, думаю, выберусь отсюда, столкну один из тех челноков в воду — и поминай как звали! Только бы поскорей напились!

Ем впрок, неизвестно, когда еще придется есть, прячу куски за пазуху. Увидел на столе нож, сунул за пояс — пригодится.

Вдруг замечаю, что на меня все смотрят. В чем дело? Может, заприметили, что я хлеб прячу? Оказывается, князь велел наполнить рог медом и дать его мне. Ну, думаю, добирается и до меня! Только я ему в руки так не дамся!

Подходит ко мне рабыня, подает рог. Я взял его и не знаю, что дальше делать. Свавильд говорит:

— Пей!

Это-то я уж выучился понимать по-варяжски. Выпил рог, и закружилось у меня в голове. Все мне стало трын-трава. А Хаскульд что-то рассказывает князю, тот смеется и на меня поглядывает. Близко, думаю, мой конец. Только погоди радоваться, змей ненасытный, я хоть мал, да удал!

От меду того хмельного сделался я храбр не в меру.

Слышу, зовет меня Хаскульд: поди, мол, сюда! Взглянул я: нож у меня за поясом. Встаю, иду к ним. Страху ни на мизинец. Подхожу, а сам глаз с князя не спускаю, чтобы не застал он меня врасплох.

Звал-то меня Хаскульд, но я знаю, что к князю он меня звал, потому и останавливаюсь перед князем: вот он, мол, я! Улыбается князь, берет своей ручищей меня за подбородок. Я недолго думая выхватываю нож из-за пояса и ему в ручищу!

Пнул он меня ногой в живот так, что я через очаг перелетел и плюхнулся у ног Свавильда, без мала на своем месте очутился. Поднял меня Свавильд с полу, посадил, вернее сказать, положил на лавку. Долго я разогнуться не мог, а когда разогнулся, вижу, спускает князь рукав, кто-то уже успел перевязать ему руку чистой тряпицей.

Князь улыбается кисло, точно у него полон рот клюквы, опять велит рабыне подать мне рог с медом. Тюр смотрит на меня, головой качает. Хаскульд сидит хмурый, в пол уставился.

Выпил я рог, глядь: снова передо мной рабыня с медом. И все кругом тоже стали пить больше прежнего. Однако показалось мне, что давешнего веселья уже нет. После четвертого или пятого рога свалился я с лавки и, что дальше было, ничего не помню.

Глава семнадцатая

ПОПЫТКИ БЕЖАТЬ

После того пира очнулся я в дружинной избе. Весь день пролежал как мертвый после меда княжеского, а Тюр меня молоком отпаивал. Если бы кто-нибудь надо мной тогда копье занес, я бы не пошевелился — убивай на здоровье, мне жизнь не дорога. Так худо мне было.

Отошел я, живу себе, князь меня не трогает, варяги на меня не гневаются, словно и не было ничего. Дивное дело. Однако в другой раз меня на пир уже не взяли. А мне только того и надо.

Дождался я темноты и прокрался к стене детинца. Тихо-тихо взбираюсь по лестнице. Сапоги мне Тюр подарил, так я их еще в дружинной избе разул, чтобы дозорные шагов моих не услыхали.

Взошел наверх, внизу Волхов-река чернеет, светлая дорожка от месяца по воде на тот берег убегает. Стал я спускаться по стене снаружи. Как уж я там голову не сломал! Это не то, что по углу избы лазить. Детинец хитро строили, все бревна вровень стесали.

Спустился я кое-как до земляного вала. Что дальше делать? Свернулся калачиком, обхватил руками колени, пригнул голову, сколько можно, и — была не была! — покатился вниз. Как ни берег голову, все же ударился внизу о камень и память потерял.

Не знал я, когда побег затевал, что варяги на кораблях стражу на ночь оставляют. Эти-то сторожа услыхали меня, когда я на берег скатился, и подобрали беспамятного.

Опять мне от варягов никакого наказания, только, если на пир идут, оставляют со мной раба — стеречь меня. А Тюр пуще прежнего со мной возится, даже стал меня воинскому делу обучать, особенно бою на мечах.

Приметил я как-то в конюшне длинную веревку, видно, с зимы валяется, сено ею на возу перехлестывали. Закопал я ее в углу под соломенной трухой. Нашел вожжи старые, выброшенные — туда же снес. Так помаленьку набралось у меня веревок изрядно.

И вот однажды ночью вышел я из дружинной избы до ветру — а сам в конюшню! Связал я там все свои веревки крепко-накрепко и смотал в моток. Моток большой, тяжелый получился. Надел я его на себя через голову и пошел. Поднялся опять на стену детинца, привязал веревку к столбу и начал спускаться. В этот раз спустился без шума, отвязал челнок и поплыл.

На другой день догнали меня варяги. Плыл я уже по озеру Нево. Солнце клонилось к закату. Еще издалека завидел я погоню — сперва там, где небо с водой сходится, показалась черная точка, потом точка в жучка превратилась. Машет лапками жучок — вверх, вниз, вверх, вниз. Это весла поднимаются и опускаются.

Гляжу я по сторонам, а спрятаться некуда — я и сам как муха на полотенце. Мелководье да ровный берег песчаный. Повернул я все же к берегу, гребу изо всех сил. Слышу, зашуршал мой челнок днищем по песку и сел. Выскочил я из него, вода мне по щиколотку, бегу, только брызги во все стороны. Добежал до берега — ни деревца, пи кустика, один песок, и края ему не видать.

Словом, поймали меня и привезли обратно в Ладогу. И, веришь, опять ничего не сделали. Князю меня не отдают, в рабство не продают, за побеги не наказывают, Тюр со мной, как с сыном, возится. Чудно!