Мои посмертные приключения - Вознесенская Юлия Николаевна - Страница 28

Но назавтра белая птица опять прилетела и снова сбросила мне хлеб. Я его схватила и убежала в сторону от дороги, упала на песок, прикрыла его своим телом и так съела весь без остатка.

С этого момента все начало изменяться в моей жизни. Главное, я сама стала меняться. Прояснилось в голове, прибавилось силы. Я начала думать и даже вспоминать. До этого думать я могла только о том, что у меня перед глазами. Если я на человека не смотрела, то он для меня как будто не жил. А теперь я вспомнила много такого, о чем позабыла. И вовсе не всегда я жила в этом городе, не всегда строила и разрушала эту дорогу.

Мне вспомнилось, что я долго шла по пустыне, потому что должна была куда-то придти.

Только вот куда?

Белая птица начала каждый день приносить мне этот чудесный белый хлеб. От него у меня не только в голове прояснялось, но и сама я начала светлеть. Это было очень хорошо. Я заметила, что душееды не любят светлые тела, они им не по вкусу.

Мое посветление заметила напарница.

Она стала на меня плеваться и ругать нехорошими словами. Потом она так рассердилась, что бросила носилки и ушла. Больше я ее не видела. Вместо нее мне дали другого напарника.

Он был длинный, худой и с огромными оттопыренными ушами. Я и прозвала его Лопоухим. Он не обижался. Он все время ныл: «Мне плохо… Мне очень плохо… Мне хуже всех…» Но злым он не был. Он с завистью смотрел, как я ем свой хлеб, но ни разу не отнял ни кусочка. Сил у него не было, и работал он плохо. Чтобы он мог тащить со мной носилки, приходилось класть на две плиты меньше, чем носили мы с прежней напарницей. Но мне с ним работалось спокойно. Я старалась, чтобы нашу хитрость не заметили душееды-начальники.

Но они, конечно, в конце концов это увидели и объявили, что Лопоухий в ближайшее время будет съеден. Я испугалась за него и стала думать, как ему помочь? Я не хотела нового напарника.

Я решила Лопоухого немного подкормить. Когда белая птица опять сбросила мне хлеб, я его отдала Лопоухому, а сама стояла рядом и, пока он ел, отгоняла барачников.

Он съел весь хлеб без остатка и вопросительно посмотрел на меня.

– Больше нет. Потом еще будет.

Он отвернулся и молча пошел к нашим носилкам. Даже спасибо не сказал.

Когда мы несли уже последние в этот день носилки с плитами, я почувствовала опасность и незаметно огляделась. Два старших душееда-охранника стояли в стороне и глядели на нас, о чем-то переговариваясь.

– Ты! – ткнул в меня дубинкой один из них. – Оставь носилки и иди строиться. А ты оставайся на месте! – Лопоухий послушно ос тановился.

– Бросай носилки и беги в колонну! – шепнула я ему. Он поглядел на меня, похло пал своими выпученным глазами и с визгом бросился к строящейся колонне. Ему удал ось смешаться с толпой.

Душееды разъярились и набросились на меня, размахивая дубинками. Они избивали меня и рвали мое тело железными крючьями. Я пыталась защитить руками хотя бы голову. Они принялись пинать и топтать меня ногами, и я скоро перестала себя помнить.

Когда я очнулась, я услышала отчаянный крик Лопоухого:

– Не отдам! Прочь отсюда, собаки! Не дам ее грызть! Она хорошая!

Открыв глаза, я увидела, что Лопоухий стоит надо мной, в руках у него ручка от наших носилок, и он ею отгоняет от меня диких душеедов. Я поняла, что лагерные душееды побрезговали меня жрать и бросили валяться на дороге, а вот теперь дикие сбежались на падаль. Но какой молодец Лопоухий, что не бросил меня! Вот только за сломанные носилки придется теперь отвечать… Бить будут.

Я приподнялась, и тут душееды увидели, что я для них несъедобна, – слишком светлым стало за это время мое тело от небесного хлеба. Лопоухий протянул руку и помог мне встать. Душееды отступили. Сев недалеко от нас, они подняли головы и завыли.

– Ты опять живая стала, как хорошо! – сказал Лопоухий и погладил мое плечо тощей рукой. – Пойдем скорей в лагерь, может быть, нас еще пустят в барак. Здесь страшно.

– Ни в какой лагерь и ни в какой барак мы не вернемся! Мы уходим отсюда. Палку свою прихвати с собой – пригодится в дороге.

Лопоухий завыл, как голодный душеед.

– Ты чего воешь?

– Стра-а-ашно!

– Тогда возвращайся один. Я ухожу!

Я подняла то, что осталось от наших носилок и начала их доламывать: для того, что я задумала, нужен был строительный материал. Жаль, что инструменты барачники уносили после работы в лагерь. Лопоухий дурак не догадывался мне помочь, а стоял, наблюдая за моей работой, и хлопал глазами.

Взвалив на плечо разломанные на доски носилки, я повернулась и решительно зашагала в сторону поселка отшельников. Позади раздался душераздирающий вой с подвсхлипываниями. Я знала, что вернусь, если Лопоухий не пойдет за мной, но мне так этого не хотелось!

Я шла не оглядываясь, но слышала, что его скулеж не отстает от меня. Через некоторое время я приостановилась, чтобы он мог меня догнать: еще струсит идти один и повернет к баракам.

Он поравнялся со мной и взял меня за руку. Другой рукой он волок по земле палку от носилок.

– Давай вернемся в лагерь!

Тьфу ты! Я покрепче сжала его руку и потащила за собой.

Мы подошли к первым каменным колодцам, и оттуда полетели камни и вопли: «Уходите! Здесь все занято!» Ну и ладно. Такоето убежище мы и сами себе построим, даже еще лучше.

Мы прошли весь поселок отшельников и вышли в открытую пустыню. Я нашла подходящую скалу, возле которой на земле было достаточно обломков, и сбросила свою ношу.

– Вот здесь будем жить! – сказала я Ло поухому.

– Стра-а-ашно!

– Чего тебе страшно, дурачок?

– Придут. Съедят.

– Не трусь, со мной не съедят! – я похло пала его по плечу с покровительственным видом. – Мы построим хороший дом, и они до нас не доберутся. А теперь начинай носить камни, выбирай какие побольше.

Учить таскать камни его не надо было, в лагере научился. Он даже умел выбирать ровные обломки, которые было удобно укладывались друг на друга. Это было очень важно, чтобы они ложились плотно. Дом у нас должен быть крепкий, чтобы любое нападение выдержал. Тут ведь кругом опасность!

Глава 8

И чего это мне не сиделось на месте?

Жили вроде хорошо, ни о чем не тужили. Дом у нас получился крепкий, такого ни у одного отшельника не было. С крышей и дверью!

Я не шучу. Мы ведь притащили с собой две длинных палки от носилок, вот мы их и приспособили вместо балок, а сверху положили большущую ровную плиту. Дверью нам служили четыре доски от носилок: мы ими изнутри загораживали вход и к ним приваливали тяжелый камень. Полная безопасность! Пару раз к нам сунулись душееды, но у нас в доме на этот случай была припасена куча камней. Мы запросто отбились.

Домик был небольшой, только чтобы можно было сидеть и лежать двоим, а если хотелось походить или постоять, то мы выбирались из него и прогуливались рядом со скалой. Далеко не отходили, боялись. Лопоухий старался всегда держаться за мою руку.

Нам вдвоем было хорошо и спокойно.

Лопоухий или молчал, или жаловался на судьбу. Я его особенно не слушала: одна была у волка песня, и ту он украл. Я ему так и сказала. А он пристал: «Что такое песня? Кто такой волк?». Будто я знаю. Говорят так, вот и все.

Главное, он добрый был, лурачишка этот, и я ему верила. Верить ведь никому нельзя. А ему можно было. Я знала, что он лучше даст сожрать себя заживо, а меня не предаст. Такой уж был Лопоухий. Трусливый, но верный.

Мы теперь стали поправляться. Каждый день белая птица приносила нам хлеб, и мы его съедали вдвоем – целый хлеб на двоих! У Лопоухого появились губы, а то была одна щелка вместо рта. У него даже уши стали меньше оттопыриваться. Может, мне потому и захотелось вдруг куда-то идти, что сил у нас прибавилось? Ну и посветлели мы здорово, стали почти серенькие. Очень это было красиво. Лопоухий так и сказал мне:

– Ты красивая!

– Ты тоже ничего. Еще бы ныл поменьше, цены бы тебе не было.