Мои посмертные приключения - Вознесенская Юлия Николаевна - Страница 15

– Можно. Можно любить и по любви бояться огорчить. Господь милостив, но Он и справедлив. Мироздание построено Им на строжайших законах гармонии, любви и справедливости. Мир – симфония, сочиненная Богом, а тебе было предназначено пропеть в ней всего лишь одну ноту – твою собственную, единственную жизнь, такую короткую и такую незаменимую. Бог милостив, но если ты пропела ее фальшиво, то не звучать тебе в этой музыке с Божиего листа, ты просто выпадешь из нее. Вот мы идем к Создателю, чтобы узнать Его решение о тебе, а ты не испытываешь ни страха, ни трепета.

Какая же в тебе духовная пустота накопилась! Как ты жила, чем ты жила!

Все бродило и поднималось во мне от этих слов, хотелось заявить о своей нелюбви к хоровому пению, о желании «вернуть билет», да просто взбунтоваться, наконец! Я хмуро молчала, а Хранитель с улыбкой на меня поглядывал, как взрослый смотрит на дующегося ребенка. «Он смеется надо мной!» – подумалось мне.

– Успокойся, я над тобой не смеюсь. Мы, ангелы, вообще не смеемся. Смех дан людям для защиты от страхов, это всего лишь лекарство. А нам неведомы ни страх, ни болезнь.

– Но ты читаешь мои мысли! – возмутилась я. Захотелось тут же остановиться и повернуть назад. Вот только куда?

– И не темней, пожалуйста! Не читаю я твоих мыслей, в этом нет никакой необхо димости, – они у тебя все на лице написаны.

Но ты напрасно беспокоишься о своей независимости, тебя никто ни к чему приневоливать не будет: если ты не хочешь идти со всеми на поклонение Господу, можешь вернуться на Землю. Есть души, которые скитаются по ней целыми тысячелетиями – вы их зовете «привидениями» и сочиняете о них сказки. Но учти, что потом ты и захочешь, но не сможешь покинуть Землю.[7] Не страх, а красота меня удержали: сад, по которому мы шли, с каждым шагом становился все великолепней, птицы пели все радостней, и я была уверена, что впереди будет еще лучше. Топнуть ногой о небеса и отказаться идти дальше? Ну уж нет! Я сделала вид, что отвлеклась на разглядывание тюльпанного дерева на краю дорожки, а потом кротко засеменила дальше.

Еще один поворот, и перед нами развернулась дорога такой ширины, что и краев ее не было видно из-за множества идущих по ней людей и ангелов.

– Смотри, Аннушка! Это души людей, скончавшихся примерно в одно время с то бой.

– Здесь те, кто успешно прошел через мытарства?

– На поклонение к Богу попадают все, кто верил в Него, а задержанные на мытарствах могут попасть сюда позже, если их вы молят люди и святые.

– Ты хочешь сказать, что среди этих людей нет ни одного неверующего?

– Нет. – А я?

– И ты не была неверующей – ты была глупой.

– Ну, я же не в лесу росла, я даже Библию читала. И я, конечно, верила в какой-то единый Разум, в какой-нибудь единый космический центр информации…

– Вот на такие глупенькие головки и рассчитаны явления всяких инопланетян.

Ответить было нечего, пришлось опять проявить смирение.

– Послушай меня, Аннушка! – Дед остановился и наклонился ко мне. Мне стало жарко и неловко от венца, пылавшего над его головой, и я слегка отодвинулась. Но он про должал крепко держать меня за руку и не дал отойти. – Послушай меня, бедное мое дитя!

То, что сейчас с тобой происходит, всего лишь томление грешной души перед встречей с Создателем. В этом нет ничего удивительного или даже слишком плохого. Но ты должна сделать над собой усилие и отринуть нелепые мысли и страхи, оставить свое пустое человеческое самомнение. Погляди-ка вперед!

Я посмотрела туда, куда он указывал. Дорога, по которой мы шли, упиралась в высокую гору, вершину которой скрывало сияющее облако. Прямо к нему вела широкая белая лестница, по которой поднимались люди в сопровождении ангелов. Сквозь облако светился огромный крест.

– Мы идем туда, там – Бог, – продолжал Дед. – Он увидит тебя всю как есть. Он оце нит твою душу и твои мысли, размыслит о каждом прожитом тобой дне и определит твою судьбу до Страшного Суда. Оставь свои мудрования и сосредоточься на этом. Собери все душевные силы, Анна! Это куда серьезней, чем ты в состоянии себе представить.

Если можешь, молись. И не мешай нам с Ангелом молиться о тебе.

– Хорошо, Дед, я буду стараться.

Я в самом деле постаралась откинуть все мысли и даже попробовала молиться такими словами: «Прости меня, Бог, но я не хотела ничего плохого! Я не знаю, почему я должна Тебя бояться, и не боюсь. Прими меня в Свой прекрасный Рай, только дай мне, пожалуйста, остаться собой!»

Я очень удивилась, когда мы подошли ближе к горе: ее вид абсолютно не вязался с окружающим великолепием, даже противоречил ему. Если не считать широкой лестницы, склон горы был диким и голым и сплошь усыпан осколками камней желтоватого цвета.

Кое-где за них цеплялись безобразные колючки; их змееподобные толстые стебли были сплошь усеяны длинными шипами, а среди них виднелись маленькие алые цветочки, будто капельки крови. Гора казалась раскаленной, безжизненной, и было очевидно, что кроме как по лестнице на нее невозможно взойти.

Широкая и крутая лестница, разделенная несколькими площадками, была выложена из грубых каменных плит, частью выщербленных от древности. Подходя к ее ступеням, многие люди опускались на колени и благоговейно целовали камень. Некоторые так, на коленках, по лестнице и поднимались.

Дед и Хранитель тоже приложились к желтоватым плитам и велели сделать то же самое и мне.

– Это – Голгофа, – сказал Дед.

Опять символика, подумалось мне, поскольку я знала, что настоящая Голгофа находится в Иерусалиме, но я послушно поцеловала горячий камень, и мы начали всходить по широким ступеням.

По мере того, как мы поднимались по лестнице, становилось все жарче, над ступенями струился раскаленный воздух, а с вершины горы лился такой ослепительный свет, что вскоре я уже не могла поднять глаз от ступеней.

С трудом я дошла до первой площадки, где уже многие всходившие по лестнице приостановились для отдыха.

– Ты устала, Аннушка? – спросил Дед.

– Очень жарко и глазам больно от этого блеска. Я посижу немного…

Я заметила, что некоторые люди сидят, прислонившись к каменному ограждению лестницы, будто бы в поисках тени, хотя никакой тени здесь не было. Посидев немного, я поднялась и сказала, что готова идти дальше, но стоило мне ступить на первую ступень нового пролета, как я почувствовала сильное головокружение и вынуждена была остановиться.

– Не можешь идти дальше? – с тревогой спросил Хранитель.

– Кажется, не могу. Сверху таким зноем веет, что нет сил терпеть!

Дед притянул меня к себе и накрыл мою голову широким белым рукавом рясы. Идти стало немного легче. С великим трудом, останавливаясь почти на каждой ступени, мы добрели до второй площадки, и тут я бессильно опустилась на обжигающие плиты.

– Делайте со мной что хотите, но даль ше я идти не могу!..

Дед с Хранителем стояли надо мной с потерянными лицами. Потом Ангел сказал:

– Мы больше ничего не можем сделать, как только умолять.

Они встали рядом и начали молиться, устремив глаза на крест в ослепительном облаке. В ушах у меня стоял звон и слов я разобрать не могла, я только услышала что-то про «обманутую заблудшую душу» – про меня, значит…

К ним присоединились другие ангелы, чьи подопечные бестолково топтались или валялись, подобно мне, на этой площадке.

Пели они прекрасно, но легче нам от этого не становилось. А между тем другие ангелы вели мимо нас своих бодро шагающих питомцев, оглядываясь на нас с искренним сочувствием. Впрочем, выше была еще одна площадка, и там тоже хватало застрявших…

Когда умолк ангельский хор, сверху раздался звук наподобие фанфар, громкий и торжественный, а затем наступила полная и абсолютная тишина, и в этой тишине чей-то спокойный голос произнес всего три слова: «ОНИ НЕ ГОТОВЫ». В этой фразе не звучало обличения, она не была похожа на приговор – только ясность и сожаление. Опять раздался согласный и утверждающий звук небесных труб, а затем другой голос, молодой и звонкий, добавил еще несколько фраз, смысла которых я не поняла, но поняли мои спутники. Они поднялись с колен, и то же сделали другие ангелы и души.