Нефритовый слоненок - Востокова Галина Сергеевна - Страница 30

– Да, ты, пожалуй, права. Сфинкс же старше пирамиды. Хеопс, выбирая место для своей, укрывался в его тени. Этих гранитных камней касались Александр, Юлий, Антоний, Клеопатра и Наполеон. У отца есть фотография Николая Второго, тоже запечатленного здесь, когда он путешествовал к Сиаму и Японии, еще будучи наследным принцем… Сиятельная Екатерина, позвольте предложить вам руку принца, хоть и не наследного, чтобы проводить вас к свидетелю тысячелетий, пока солнце снисходительно к нашим желаниям.

И они пошли, погладили красноватые шершавые выветрившиеся глыбы, которые издали виделись лапами сфинкса, а потом направились к пирамиде Хеопса мимо кладбища менее значительных фараонов – маленькие пирамиды были почти разрушены, камень разобран на другие постройки. С маленьким легче же справиться.

У основания пирамиды галдели проводники-арабы. Они окружили тощего англичанина в белом пробковом шлеме, а он, словно не замечая их, хотя это сделать было очень трудно, начал взбираться по плитам известняка в выбоинах и кавернах. Вдруг один из проводников увидел новых туристов. Тотчас орущая толпа ринулась к ним и, не встретив должного отпора, стала принимать деятельное участие в их подъеме, рассчитывая на щедрый бакшиш. Арабы суетились, подталкивали, дергали за руки, создавая видимость помощи, а на самом деле мешая двигаться. Наконец Лек не вынес такого бесцеремонного обращения с собственной супругой – Катя умоляюще глядела на него, утомленная назойливой, ненужной подмогой, – и повелевающим тоном со стальными нотами в голосе приказал оставить их в покое. «Как это у него получается? – удивленно подумала Катя. – Вроде такой ласковый, родной, а вот поди ж ты…»

Гомонящая орда сразу утихла и хоть не спустилась вниз, но стала двигаться за ними на приличном расстоянии.

Хороший ходок взобрался бы на пирамиду за четверть часа. Спокойно Катя и Лек преодолели бы этот путь за сорок минут. С помощью проводников они потратили почти час. Когда были на середине подъема, англичанин, уже спускаясь, пожелал им счастливого путешествия.

Вершина снизу и издали казалась острой, но когда Лек сильной рукой подтянул на нее Катю, она очутилась на просторной площадке, где свободно могло разместиться человек тридцать.

Один проводник, самый нахальный, подобравшись поближе, взялся было объяснять, что под ногами находится пирамида Хеопса, а там – Нил, а там – пустыня, но Лек таким взглядом окинул араба, что тот быстро скрылся с оскорбленным выражением на шоколадном лице.

Вид сверху был похож на вид с цитадели – та же необъятная желтая равнина. А сфинкса вдруг почему-то стало жалко. Он был не так впечатляющ отсюда, как снизу, – маленький, полузасыпанный, разрушающийся.

…В Красном море вода оказалась красновато-бурой лишь у берегов, а в середине розовела только на заре. Иногда виднелись убогие серые паруса арабских ладей.

Белыми фейерверками вспыхивали стаи спугнутых чаек. Покружив, они спускались на коричневые скалы, торчащие здесь и там на безлюдно-угрюмом берегу. Песок, тоже белый, наносило с пустыни в трещины скал, и казалось, что белые змейки сползали с обнаженных вершин по обрывистым склонам. А однажды, когда Катя любовалась грядой полупрозрачных облаков редкостной формы, похожих на страусиные перья, Лек тронул ее за руку: «Смотри!» – и прямо внизу она увидела остов погибшего корабля. Он зловеще чернел, наводя на грустные мысли: «Что здесь произошло? Авария? Нападение пиратов? Шторм?» В шторм не верилось – море спокойно мерцало зеленоватой чешуей. Лек успокоил жену:

– Если расстраиваться из-за каждого корабля их ведь тысячи, затонувших, – то останется ли время радоваться, строя новые? Нельзя быть такой впечатлительной, Катюша.

Словно это от нее зависело.

И еще одна грустная встреча случилась на пустынном английском острове Перим в Баб-эль-Мандебском проливе.

Пароход вошел в узкую бухту, обращенную к Индийскому океану. По обе стороны тянулись плоские голые берега, усыпанные темными, опаленными солнцем камнями. Слева – засыпанная углем пристань, дом губернатора, телеграфная станция, казармы англичан; справа – высокие белые столбы – знаки для мореходов…

Все пассажиры вышли побродить по твердой земле. Вечерело. Жара спадала. От океана потянуло свежим ветерком, обещающим несколько часов прохлады.

Лек с Катей поднялись в гору по пологой тропинке и, очутившись на самом высоком гребне Перима, увидели, что остров этот – коралловый атолл с высохшей лагуной, а пролив, соединяющий когда-то ее с морем, и есть бухта. Восточный рукав Баб-эль-Мандеба терялся в сливающейся перспективе перимского и аравийского – в серых скалах – берегов. Западный же рукав был виден ясно, пока косые лучи солнца от дикого африканского берега не стали слепить глаза.

Белая тропинка, расчищенная среди черных валунов и редких кудрявых кустиков, вела Лека и Катю вниз к песчаному дну лагуны. Еще сверху Лек заметил небольшую площадку за каменным забором, и теперь они подошли к ограде, из-за которой выглядывали памятники и кресты христианского кладбища. С правой стороны дорожки гробницы были выше, наряднее, памятники, украшенные венками, с портретами англичан, почивших на своем посту, исчертаны трогательными эпитафиями. Слева – могилы поскромнее, беспризорнее. У самой ограды Катя увидела полуразрушенную гробницу в трещинах, с обломившимся углом и поваленным наземь крестом. «Анна Шерлинская» – лапидарно сообщала надпись. Катя печально задумалась: «Кем она была? Ганночкой из Варшавы или русской Анютой.

Все чужое – британские имена, аравийские пески – вокруг славянки. Буква „Ш“ изображена по-английски „Sh“, но русские написали бы ее скорее по-французски „Ch“ или по-немецки „Sch“, а поляки по-польски „Sz“, так что закрывали покойной глаза и выбивали надпись англичане. Никаких дат. Когда умерла? Что понадобилось славянке среди белых песков? А что мне самой нужно в чужом краю?» Катя почувствовала, как на глаза навернулись слезы.

– Ну вот, только этого еще не хватало, – расстроился за нее Лек. – Черт меня дернул вести тебя на прогулку. Это пустыня так угнетающе действует. Пойдем скорее на пароход. Наверное, уголь уже загрузили и скоро отчалим. Все. Теперь никаких портов до Цейлона. Целую неделю одна вода. И начинаем серьезные занятия. Вот скажи мне, как будет по-тайски «лимонад»?

– Намманау, – послушно ответила Катя.

– Молодец, помнишь. Ладно, урок отложим, а сейчас поспешим вниз…

Лек взял ее за руку, и они, увлекаемые упругой песчаной дорожкой, сбежали к своему временному приюту в голубой каюте «Лайфа».

Судно раскачивали высокие волны Аденского залива – урок продолжался:

– Наш язык и проще и сложнее русского. Проще тем, что каждое слово в нем независимо, то есть не изменяется по падежам и родам, не имеет склонения и времени, прост состав предложения: подлежащее – сказуемое – дополнение, не запутаешься. Ты не задумывалась, каково человеку, выросшему без падежей, вдруг очутиться среди загадочных спряжений? Сложно. Я уже знал множество слов и все равно, начиная предложение, запинался, лихорадочно копаясь в памяти, подбирая нужное окончание… И слова исконно тайские просты, односложны, а если длинны, значит, слеплены из маленьких, как из кирпичиков, понимаешь? Слушай: «лукпын» – «пуля», из двух кирпичиков: «лук» – «дитя», «пын» – «винтовка». Пуля – это дитя винтовки. А «спички» – «майкитфай» разбивается на «дерево-чиркать-огонь». Просто, правда? Иностранцев обычно приводят в замешательство пять тайских тонов, и они думают, что в разных тонах произносится одно и то же слово, отчего оно меняет значение, но на самом деле совсем не так. Как же тебе объяснить? Ну слушай. Возьмем два русских слова – «окурок» и «куры». Тебе же не придет в голову говорить, что «куры» – это измененный «окурок», хотя они близки по произношению. Это совсем разные слова. Например «май»: в обычном тоне слово означает «миля», в низком – «новый», в падающем является отрицанием «не» в восходящем значит «какой?», а произнесенное высоким тоном представляет собой «дерево». Но ты не пугайся. Это только кажется сложным. Давай поупражняемся…