Сумасшедшая шахта - Белов Руслан - Страница 8

– Давай, мы прямо сейчас тебя перезомбируем. Отдай, пожалуйста, свой пистолет.

– Слушай, а жить-то я буду после лечения твоего? – протягивая ему оружие, спросил я с опаской.

– Будешь! Еще как! – засмеялся Шурик. – С Инессой будешь! Пойдем со мной.

Он вывел меня наружу. Машина моя исчезла, как, впрочем, и Елкин. Увидев нас, все оставшиеся пациенты шахты встали со своих мест и стали вглядываться нам в глаза.

– Хачик его прислал, – сказал Шура, стараясь выглядеть хмурым. – Он сам признался. Просил его переделать. Давайте, пожалуй, начнем, а то ужин скоро...

Смоктуновский ясно улыбнулся и ушел за здание. Через пять минут он вернулся, таща за собой громыхающую железную вентиляционную трубу. Инесса с Тридцать Пятым пошли ему навстречу, взяли трубу за концы и понесли ее к нам.

– Вот сюда кладите, – сказал им Шура, указывая на асфальтовую дорожку, ведущую к курилке.

Когда труба была положена на указанное место, Шура подошел ко мне и, положив руку мне на плечо, ласково сказал:

– Давай, залазь в самую середку. И не бойся ничего.

Я пожал плечами, вздохнул, и полез в трубу. Как только моя голова оказалась внутри, впереди, у ее противоположного торца, я увидел голени Инессы. Ровные, светлые, они внушили мне уверенность в завтрашнем дне и я успокоился. Через минуту все сумасшедшие, включая и обладательницу соблазнительных ног, куда-то ушли и я стал подумывать, что, видимо, перезомбирование – это всего лишь очистка объектом исправления внутренней поверхности трубы от многолетней ржавчины. Ну, или что-то вроде того. Но я жестоко ошибся...

Минут через двадцать исполнители моего исправления вернулись и тут же мне стало себя очень и очень жалко: в торце я опять увидел ноги Инессы и сразу же – ее руку, швырнувшую мне под нос тлеющую тряпицу. И тут же отверстие трубы было заткнуто старыми изорванными ватниками. Стало совершенно темно и я понял, что они заткнули трубу и сзади меня. Едкий дым тлеющей ткани вошел в легкие и разорвал их кашлем. Я стал извиваться и бить затылком и руками о железо. И тут же сумасшедшие начали бешено колотить палками о трубу. Это было неописуемо ужасно. Я определенно чувствовал, что теряю рассудок, что еще немного этой пытки и я никогда не смогу стать прежним человеком...

Сколько все это продолжалось, я не знаю. Но неожиданно грохот прекратился, затычки были вынуты и мне вновь удалось глотнуть свежего воздуха, увидеть свет и голени Инессы. Отдышавшись, я начал вылезать по направлению к ним, но услышал ровный голос Шуры:

– Рано, милок, рано.

И все повторилось вновь. Вновь в трубу влетела горящая ткань, вновь стало темно и вновь они все вместе стали колотить палками по уже измятому железу. И вновь, когда все это кончилось, я услышал:

– Рано, милок, рано.

Как ни странно, этот повтор меня успокоил. Я понял, что задохнуться они мне не дадут и что экзекуция закончится либо после определенного числа повторов, либо после того, как я надолго потеряю сознание. И я свернулся ежиком и стал терпеть...

Очнулся я на траве. Мое тело лежало на спине, глаза смотрели в голубое небо, а когда его замещала голова Инессы – в ее настороженные, холодные теперь, зеленые глаза. "Спокойно, спокойно, дорогой! – подумал я. – Ты должен измениться. Стать другим, а то Шурик не поверит..."

– Как тебя зовут? – присев рядом со мной на корточки, строго спросил мой мучитель.

Я долго смотрел ему в глаза. Потом уронил голову набок и равнодушно ответил:

– Не знаю...

– Тебя зовут... тебя зовут Костей. И ты мой брат. Встань и иди к той сосне.

Я встал, подошел к сосне и прислонился к ней спиной. И увидел в руках у Шуры пистолет. "Идиот, – зло прошептал я. – Вздумал с сумасшедшими в детские игры играть. Идиот!"

Нас разделяло всего десять метров. "Бежать? – подумал я, оглянувшись. – Не имеет смысла – поймают... Наверняка, у них все предусмотрено.

Шура поднял пистолет и дважды выстрелил. И дважды мочки моих ушей были ожжены горячими пулями. Нет, он не прострелил их мне. Он просто коснулся их горячим свинцом...

– Молодец, не побежал! Поверил брату, – сказал растроганный Шура, подойдя ко мне вплотную. – А теперь, на, в себя поверь...

Он сунул мне в руки пистолет и толкнул в спину, посылая меня к своим товарищам. А сам встал спиной к сосне. Уверенный в себе, ну, прямо движущая сила природы.

Я, решив, что в этой компании пытаться что-то понять – дохлое дело, подошел к безучастно стоящим сумасшедшим. Инесса завязала мне глаза кухонным полотенцем, остро пахнувшим сырым картофелем и хозяйственным мылом. Деловито проверив, плотно ли легла повязка, она подвела меня метров на пять ближе по направлению к Шурику, подняла мою руку, сжимавшую пистолет, точнее нацеливая, чуть поправила ее и тихо сказала:

– Стреляй, сколько патронов есть.

Когда я начал стрелять, прикосновение ее теплой, мягкой ладони еще не растворилось в моей руке.

На четвертом или пятом выстреле вышла осечка и, опустив пистолет, я сел на траву. Теплые спорые руки развязали повязку на глазах и прямо перед собой я увидел Шуру. Рядом с ним стояла Инесса и равнодушно смотрела на Тридцать Пятого, бьющегося в тихом припадке.

– Понял? – нежно сказал Шура и подавшись ко мне, обнял за плечи. – Это он за меня так переживал, что не выдержал морального климата. И ты теперь так бояться за меня будешь... Потому, как у нас с тобой одна жизнь теперь... Немного погодя подлечим тебя еще немного и ты совсем нашим будешь... И мы твоими навек станем...

А я улыбался... Но радовался я не его ласковым словам, а тому, что пятью минутами раньше не побежал в тайгу. "Если бы я тогда побежал, то стрельбы бы не было... – думал я, уже весь объятый эйфорией. – Раздался бы один короткий выстрел и пуля вышла бы у меня из переносицы. Умеют стрелять параноики, ничего не скажешь... А вот улыбка у меня получается какой-то нормальной, надо ее менять". И я захихикал, пытаясь убедить Шуру со товарищи в своей ненормальности. Или нормальности, как они ее понимают?

Шура внимательно посмотрел мне в глаза, затем озабоченно покачал головой и сказал:

– Да ты, Костя, что-то не в себе. Перепугался что ли?

– Да нет... – ответил я. – Просто другим каким-то стал. К себе привыкаю...

– Привыкай, привыкай. А мы тебе поможем, – ответил Шура и поманил пальцем Смоктуновского.

Когда тот подошел, он сказал ему просящим голосом:

– Почитай ему что-нибудь из своего репертуара.

Иннокентий сел рядом со мной, подогнув под себя ноги, взял мою правую руку в свои, закрыл глаза и начал что-то шептать. А может быть, и не шептать... Не знаю... Ни в этот раз, ни в следующие "чтения" я не понимал, что со мной начинало происходить лишь только этот сумасшедший поэт прикасался к моей руке и начинал читать свои стихи без слов. Хорошие стихи – это всепроникающие волны слов, слитых музыкой ритма. А волны, исходившие от Смоктуновского состояли не из слов... Они, подавляя суть, деформировали происходящее, обволакивали и несли что-то... Нет, не энергию, не спокойствие, не уверенность... Они приносили то, что я когда-то потерял... Свою доброту, любовь некогда любимых мною женщин и еще что-то...

Когда я раскрыл глаза, все, включая и Смоктуновского, стояли передо мною и смотрели на меня как на человека, только что нашедшего в личное пользование миллион новеньких долларов. И мне это рассматривание было вовсе не удивительно – я чувствовал себя на пятьсот тысяч, как минимум.

– Пойдемте вечерять, – позвала Инесса, дождавшись окончания сцены. – Борщ стынет.

Взглянув в ее лучащиеся добротой глаза, я припомнил короткий диалог, отложившийся в моем замутненном сознании во время моей реабилитации по системе Смоктуновского:

– А не перегнул ты с Хачиком? – спросил потусторонний голос Инессы.

– Нет, в самый раз, – убежденно ответил Шура. – Все путем!

4. Я б так жил... – Клептоман Елкин. – Мать Инесса спасает мир. – Ночь на седьмом небе.

Все вместе мы прошли в Контору (так назвал административное здание Шура). Увидев, что шедший впереди Елкин миновал помещение шахтной столовой, я изумился. Заметив это, Инесса сказала: