Сумасшедшая шахта - Белов Руслан - Страница 19

– Сколько просишь?

– Вот такую бумажку дашь? – ответил он показывая мне пятидесятидолларовую купюру, не так давно перекочевавшую из моего кармана в его.

– Деньги у меня в машине остались. Пошли, отдам.

И мы вышли на площадку перед Конторой. Я, стараясь казаться уверенным, подошел к вторично перекрашенной машине, открыл ее к счастью незапертую дверь, вытащил бумажник из бардачка и, вынув из него пятьдесят долларов, протянул их Елкину.

– Порядок! – сказал явно удовлетворенный Ваня. – Владей! Зверь, а не машина.

– Ну, ну... – пробормотал я себе в нос. – Пока владей... Упрешь ведь опять при первом удобном случае...

Все наше снаряжение было на месте. Первым делом я вызвал из кухни Бориса. Он явился вместе с Инессой.

– Как у вас, мадонна, дела с непорочным зачатием? – спросил я ее.

– Все в порядке, Шура! Я чувствую, он уже шевелиться во мне!

– Ну-ну... Иди отдыхай тогда. И не напрягайся. Да, запомни: половые сношения в твоем положении вредны и нежелательны.

Совершенно не отреагировав на мои слова, Инесса ушла.

– Ну и гад ты, Чернов! Ты что бабу мою с панталыку сбиваешь? – накинулся на меня Борис, когда Инесса скрылась за дверью кухни. – И сам не ам и другим не дам?

– Ладно, хватит об этом. Ты, по-моему уже забыл, зачем сюда явился. Давай, выгребай свое барахло, бери Эксшуру и к вечеру чтобы все для спуска телекамеры в зумпф было готово.

– А что его брать? Он уже полчаса как с кабелями и проводами возится. Полтонны их уже натаскал. Работяга что надо. Вот только руки все время моет. И в бумажку что-то записывает.

– А это я ему сказал, чтобы он ровно двадцать пять раз руки на дню мыл от микробов. Вот он галочки и ставит.

И, взяв сумки с нашими пожитками и снаряжением, мы направились в Контору. Борис сразу же ушел к Эксшуре в мастерскую, а я потопал в столовую к Баламуту.

Баламут выглядел здоровым на сто процентов. Он возлежал на кровати у больничной стены и лениво ковырялся в зубах остро заточенной спичкой. Рядом с ним на корточках сидел Смоктуновский с ножом и затачивал для него другую.

– Похоже ты и выпить не хочешь? – улыбаясь, спросил я Колю.

– Нет, не хочу. Кеша мне это заменяет. Я, братан, попросил его стихи об "Абсолюте" написать. Так после этих стихов такой балдеж на меня нашел! Гадом буду, после них в рот ничего не возьмешь. А сейчас он над баварским пивом работает...

– Ну, ну... Я тебе поверил. Это у тебя до первого магазина.

– Посмотрим, – равнодушно скривил Коля губы.

Я постоял рядом с ними, соображая стоит ли после болезни загружать Баламутова работой. Коля, скосив глаза, посмотрел на меня, тепло улыбнулся и сказал:

– Не боись, Шура! После пива с воблой он "Марш советских аквалангистов" по моей заявке сочинять будет. Потерпи чуток. Все равно с утра начнем.

– Погоди, погоди... – уставился я на сумасшедшего поэта. – Ты это правда насчет марша?

– Конечно! С его бу-бу-бу я на все четыреста метров нырну!

После ужина (вареники с картошкой, творогом и маньчжурской вишней из компота) Инка утащила Бориса в спальню. Коля остался на больничной кровати, а я, приготовив себе постель в сушилке (рядом с Эксшуриной постелью), пошел прогуляться перед сном.

Походив по промплощадке, я незаметно для себя оказался в мелколесье, окружавшем шахту. Тайга, когда-то шумевшая здесь, была давно вырублена под площадки для канав и буровых скважин или уничтожена случайными пожарами. Вместо векового леса здесь теперь росли груды мусора и многочисленные холмики пустой породы, окруженные хилыми березками, оплетенными жидким лимонником. То там, то здесь среди этой невзрачной растительности были видны молоденькие, не выше человеческого роста, кедры. Яркими мазками зеленой хвои, хорошо заметными даже в наступивших сумерках, они придавали оптимизма унылому пейзажу эпохи развитого социализма.

Я взобрался на верхушку одного из холмиков, уселся на ядовито-зеленой глыбе андезитового порфирита и стал смотреть на шахтные постройки. Мысли мои постоянно возвращались к хрустальной спальне и в конце концов я повернулся так, чтобы было видно ее окно. Когда в нем потух свет, я коротко выругался и закурил. Успокоившись, попытался собрать воедино все то, что узнал после своего появления на шахте.

"Во-первых, деньги на Шилинке есть, – думал я, рассматривая свои давно не стиженные ногти. – И, судя по всему – немалые. Во-вторых, многие люди о них знают. Это (А) – Шура и его команда... Вот ведь, гад – ничего от него не узнаешь, кроме новостей о последних достижениях в области перезомбирования трудящихся... Кроме него в пьесе участвуют (Б) и (В) – две группы людей, которые, по рассказам Шуры, передрались здесь между собой еще при первом стороже шахты. Потом (Г) – те люди, которые приезжали на шахту и лазали в нее при втором стороже. Потом (Д) – люди, устроившие подслушивание в ресторане. Но множества (Г) и (Д) могут принадлежать множествам (Б) и (В)... И еще (Е) – Юдолин... Откуда он узнал о деньгах в шахте? И откуда они вообще появились в ней?.. Голову сломаешь... А Хачик? Шура почти уже внушил мне, что он существует... Значит еще добавляется множество (Ё). Ё-мое!"

И, вконец запутавшись в множествах, я начал трясти головой, а когда они выпали из нее, решил идти спать.

Поднявшись с камня, я обернулся, чтобы посмотреть напоследок на засыпающие вдали сопки. И в финале взгляда волосы мои стали дыбом – по обе стороны росшего невдалеке куста беспризорного орешника, я увидел двух сумасшедших! Они, напряженно вздернув головы, лежали на земле в позе кобры всего в пяти метрах от меня и, не отрываясь, хищно, злобно смотрели мне в глаза. Болотная охра, когда-то покрывавшая их тела, большей частью сошла или обесцветилась. Но черные полосы сохранились хорошо и ввергали меня в панический ужас.

"Если бы они вышли на охоту, они бы наверняка обновили свою окраску!" – мелькнуло у меня в голове. И, несколько успокоившись, я привстал и неожиданно даже для себя закричал голосом среднестатистической старшей медсестры или, скорее всего, видавшего виды пионервожатого:

– Отбой! Отбой! Всем спать!

Хищность в глазах сумасшедших мгновенно сменилась озадаченностью. Они посмотрели друг на друга и потом снова на меня.

– Что я вам сказал! – не упуская инициативы, топнул я ногой. – В смирительную рубашку захотели? Или в карцер?

И тигры отступили! Они поднялись на ноги и, понурившись, ушли прочь.

Когда я шел к зданию конторы, у меня от перевозбуждения тряслись руки.

На следующее утро все для вылавливания денег было готово. Эксшура не спал всю ночь и потрудился славно – и баллоны затарил кислородной смесью, и поднес к стволу около тонны кабелей для телекамеры и освещения. И более 400 метров тонкой стальной проволоки на подвижной катушке (сообразил, умник, в отличии от нас, что кабели могут оборваться под собственной тяжестью!). После завтрака мы вчетвером (он с Борисом и я с Колей) спустились в клети на восьмой горизонт.

Оставив там Бориса с Эксшурой соображать, как и откуда спускать в ствол шахты телекамеру, мы с Колей обвесились снаряжением и ушли к долларовому восстающему. И добрались до него без приключений.

Надев на себя гидрокостюм и все свое снаряжение Коля с моей помощью спустился к воде и, помахав мне на прощание подводным фонарем, исчез под маслянистой пленкой. Но не прошло и минуты, как он вынырнул, держа за шиворот... утопленника. Ухватившись свободной рукой за торчавшую из стенки восстающего деревянную пробку, он сделал мне знак, чтобы я вытащил беднягу. Я бросился в штрек, сорвал со стенки проволоку, к которой когда-то крепились силовые кабели, и поволок ее к восстающему. Коля, чуть не проткнув гидрокостюм, обвязал утопленника подмышками и ушел под воду.

Я с трудом втащил труп в подходную выработку и стал его рассматривать. Наверняка он провел в воде более года – мягкие его ткани побелели и стали студнеобразными; они легко отставали от костей. Глаз у него не было – они, видимо лопнули от газов. С трудом сдерживая рвотные позывы, я взялся за проволоку и отволок утопленника в штрек.