Солдаты неба - Ворожейкин Арсений Васильевич - Страница 55

Игорь не принадлежал к той категории людей, которые любят рассказывать о своих физических муках. На наши вопросы о госпитале, какие ему делали операции, каким чудом у него восстановилась прежняя ловкость и сила, он отвечал только отдельными отрывистыми словами: «врачи», «операция», «гимнастика», «терпение»… И все же мы заставили его раздеться по пояс, чтобы своими глазами убедиться, как выглядит теперь у него плечо, разбитое полтора года назад вражеским снарядом.

Много есть великолепных скульптур, символизирующих красоту и физическую силу человека. Но, глядя на Кустова, я убедился, что сам человек бывает куда совершеннее самых удачных творений из мрамора. Я даже забыл, зачем Игорь снял гимнастерку: настолько поразила меня физическая гармония его фигуры.

На левом плече было много мелких шрамов. Ключицы нет. На ее месте мышца, и так она искусно расположена, словно всегда была здесь, а шрамы — это как бы лучистая тень от нее.

— Ну прямо Геркулес, — заключил Тимонов. — И со Звездой Героя. Сколько, наверно, невест вилось около тебя! Не выбрал?

— И не собираюсь, — отрезал Игорь. — Сначала надо фашистов уничтожить, а потом думать о невестах.

Через несколько минут после встречи Игоря мы уже сидели на траве и слушали его игру на губной гармошке, подаренной в госпитале. Он играл увлеченно. А когда полилась музыка авиамарша, все подхватили:

Подошедшие техники и механики присоединились к нам, и уже громко, призывно неслась по аэродрому песня:

Эта песня унесла меня в начало тридцатых годов. Я вспомнил, как мы, молодые коммунисты и комсомольцы из Горького, посланные по специальному партийному набору учиться на летчиков, задорно и увлеченно пели эту песню, подъезжая к Харькову. Не думаю, чтобы мы в то время представляли, что нам доведется испытать, но песня эта нас уже тогда связывала с будущим, и мы к нему готовились. И всюду эта песня звучала для нас как сама действительность.

Дожидаясь распоряжения на вылет, лежим на свежем сене и рассказываем разные веселые истории. Подошел к нам почтальон и вручил Кустову письмо. Оно было из Брянска. Мы знали, что у Игоря там остался отец и воевал в партизанском отряде, потому все смолкли, чтобы не мешать ему прочитать весточку из родных мест.

Кустов, прочтя письмо, с грустью убрал его в левый карман гимнастерки. У Тимонова в Брянске остались мать, двое младших братьев и сестра. От них пока никакой весточки. Поэтому он с нетерпением спросил:

— Что с отцом? С городом? И вообще, как там дела?

— Беда… — У Игоря дрогнул голос, и он замолчал.

Мы поняли, что внутреннее волнение мешает ему говорить. Но вот он улыбнулся. Как знакома эта улыбка! Она прогоняет спазму в горле.

— Отец партизанил… — Игорь достал из нагрудного кармана гимнастерки помятый лист бумаги.

Это было письмо из партизанского отряда, действовавшего под Брянском. Командир отряда Н. М. Сентюрин и комиссар С. С. Качалов сообщали, что третьего сентября сорок второго года на группу Ефрема Кустова напали немцы. В течение всего дня группа вела бой, а ночью отошла на базу, что находилась в пяти километрах от Олынанцы. Рано утром немцы напали снова. В этом бою и погиб Ефрем Арсеньевич и с ним еще трое партизан. Они были похоронены в лесу со всеми партизанскими почестями…

Воцарилось грустное молчание. Его нарушил Кустов:

— А теперь с кем в паре я буду летать?

— С Лазаревым, — посоветовал я. — Он только сегодня прибыл из госпиталя и отдыхает после дороги. Кстати, и тебе денек надо отдохнуть.

— А я пойду к Василяке, — заявил Тимонов, — и попрошу, чтобы меня перевели к вам в эскадрилью.

— Если хочешь, давай со мной в паре? — спросил я.

— Это мы могём, — согласился Тимонов.

Враг так быстро отступал по всей Украине, что инженерные части нам, авиаторам, не успевали восстанавливать аэродромы. Наш полк за это время сменил несколько мест базирования. И наконец летное поле у Прилук. Отсюда до букринского плацдарма, куда мы летали, далековато (больше ста километров). Фашисты яростно хотели сбросить наши войска с правого берега Днепра.

Мы вшестером сопровождали десятку «илов», которой приказано было нанести удар по скоплению танков и пехоты врага. Километров за пятьдесят до Днепра видимость ухудшилась. Почувствовалось пороховое дыхание фронта, и над нами появились кучевые облака. Все внимание небу. Сколько в нем таится неожиданностей! Вверху как будто спокойно. Но нет: там появилась четверка «мессеров».

Немецкие истребители в густой синеве еле виднеются тонкими штрихами. Они для нас пока недосягаемы. Мы летим на высоте две-три тысячи метров. Фашисты же намного выше. Враг идет с нами одним курсом. Значит, он уже обнаружил нас и вот-вот бросится в атаку. Но нападения нет. Странно. И летят немцы почему-то тихо и мирно.

«Мирный» полет «мессершмиттов» раздражает. Ритм дыхания нарушается, точно в воздухе стало меньше кислорода. В груди чувствуется теснота. Как бы снимая напряжение, спрашиваю:

— Видите ли «худых»?

— Видим! — раздается в наушниках бодрый разнобой голосов.

— Мерзавцы, что-то затевают, — слышу тенорок Кустова.

— Поживем — увидим, — подхватывает Тимонов. — Только бы не прозевать!

От дружеской переклички предбоевое волнение смягчилось. Стало как-то спокойнее.

Впереди в дыму и огне пестрой лентой вьется крутой правый берег Днепра. А фашисты летят все так же «мирно». Впрочем, сейчас для нас опасность не в них, они на учете. Страшит невидимое. И вот оно! Ниже нас навстречу мчится шестерка вражеских истребителей. Проскочив, она круто разворачивается, целясь зайти к нам сзади снизу. «Мирная» четверка тоже стремительно несется сверху. Фашисты хотят одновременным ударом с двух направлений отсечь нас, истребителей, от штурмовиков, разбить, а затем расправиться с «илами». Их десять, а нас шестеро.