Солдаты неба - Ворожейкин Арсений Васильевич - Страница 12

Как потом выяснилось, враг штурмовал другие аэродромы, а нас должен был сковать только боем, чтобы мы не пришли на помощь соседям.

Эскадрилья собирается в пары и звенья. К нам пристроился Холин. Втроем летим на противника. Теперь враг уже не так страшен, хочется его настичь. Газ дан полностью. Спешим.

Вдруг японские истребители раскалываются на две группы. Одна — самолетов в двадцать — резко пикирует на эскадрилью, другая остается на высоте.

Японцы враз разделились на звенья и очень организованно стали заходить нам в хвост. Маневр выполнялся с той слаженностью, четкостью и быстротой, которая позволяла думать, что летчики получают указание по радио. Командир группы, должно быть, оставался на высоте, имея прекрасные условия для обзора.

Нашу тройку атаковали два звена. Мы рассыпались, схлестнувшись в отдельные клубки боя. Кто-то из нас камнем пошел вниз. Сбит? Или уходит из-под удара? Кто это? Рядом узнал крутящегося волчком Холина. Значит, пикирует Василий Васильевич. За ним бросился было японец, но, увидев сзади меня, прервал атаку. Я успел заметить, как командир начал выходить из пикирования («Жив!»), и бросился выбивать японского истребителя, засевшего в хвосте у Холина. Пулеметная очередь, стегнувшая по мне, заставила круто уйти вниз. На выходе рядом с собой я увидел Холина. Самолет Василия Васильевича — как я понял, подбитый — уже сидел на земле, а сам командир размахивал ад головой шлемом, показывая, что с ним все в порядке, что мы должны продолжать свое дело.

После короткой вспышки бой стих: противник стал уходить, набирая высоту. Меня охватило бессильное негодование. Казалось, что это просто преступление — находясь над своей территорией, позволить противнику так безнаказанно уйти. Я не знал, куда направить кипевшую во мне злость. Как говорится, после драки кулаками не машут, но смириться с таким финалом — я не мог. Те же чувства владели, видимо, и Холиным. Не сговариваясь, мы одновременно бросились вдогонку за японцами. Эта попытка была явно бессмысленной. Немного остепенившись, мы вошли в пологий разворот, направляясь домой, как вдруг Холин, глубоко помахав крыльями, пошел вниз со снижением. «Не подбит ли?» — подумал я, следуя за ним. Он снижался быстро, устойчиво — похоже, самолет у него был исправен.

Впервые после взлета я внимательно и широко осмотрелся. На востоке, где все было залито солнцем, небо и земля линией горизонта не разделялись. В северной стороне, куда мы мчались на максимальных скоростях, лежала равнина, на ее темно-зеленом фоне выделялся беловатый силуэт чужого самолета. Я понял намерение Холина и приготовился к атаке. Этот-то от нас не уйдет!

Холин, опасаясь проскочить самолет противника и оказаться под его пулеметом, резко уменьшил скорость, но сделал это с некоторым опозданием. Японец получил превосходную позицию для атаки, и я не мог понять, почему он не открыл огонь. Вероятно, не работало оружие. Под прикрытием Холина, не соблюдая никакой предосторожности, — оружие врага молчит! — я стремительно пошел в атаку. Японец, однако, выскользнул. Тогда перешел в нападение Холин — результат был тот же. Ловко маневрируя, одинокий истребитель вырвался в Маньчжурию и, прижимаясь к земле, мог уйти от нас.

«Вот недоучки, — подумал я, — вдвоем не можем сбить!»

Выбрав удобную позицию, я начал прицеливаться, по наложить оптическую сетку прицела на маневрирующий самолет врага никак не удавалось. Страшно досадуя, я со злостью нажал рычаг управления огнем, рассчитывая только на авось. Увы! Предупрежденный об опасности трассой, японец стал маневрировать с удвоенной энергией и изощренностыо.

Низко распластавшись над землей, японский летчик подобрал, видимо, скорость, наивыгоднейшую для прекрасной горизонтальной маневренности своей машины. Нет, нелегко приходилось ому, но вряд ли, конечно, этот искусный истребитель мог так же хорошо понять, как я, разъяренный и взмокший, что его спасает. Я почувствовал в эти горестные, унизительные для себя минуты, как мало одного лишь пыла и задора, чтобы проучить наглеца, одержать верх, и что умение вести меткий огонь по маневрирующей цели у меня начисто отсутствует. Познать свой недостаток — тоже победа!

И вдруг — счастливый миг! — мне удалось схватить изворотливого японца в перекрестие. Он словно замер в самом центре тонких белых нитей. Я нажал на гашетки. Стрельбы не было. Я не взревел от злобы, нет: мне показалось, что я постиг секрет своего удачного маневра и сумею его повторить. В волнующем предчувствии близкого торжества я быстро перезарядил оружие и повторил заход. Еще секунда. В решающее мгновение что-то толкнуло меня изнутри — это опыт, крошечный боевой опыт, вынесенный из первых боев, спасительно заявил о себе: оглянись! И я увидел: сверху на нас сыплются два звена вражеских истребителей.

Я метнулся в сторону. В моей разом похолодевшей голове пронеслось: зарвались!

Холин, заметивший опасность раньше меня, разворачивался навстречу нападающим. Я немедленно последовал за ним, пробуя оружие; пушки и пулеметы молчали: израсходовал весь боекомплект.

Воздушный бой подобен грозе, единой по своей природе и бесконечной в формах проявления: он то бурно разразится и пронесется ураганом, оставляющим после себя хаос; то, сверкнув коротким ослепительным ударом, отзовется по небу затухающим эхом; то, начавшись в одной точке, расширится по сторонам, рождая новые испепеляющие вспышки. Секундная растерянность — и ты повергнут.

Мы вдвоем вступили в бой против шести — другого выхода не было. В этой обстановке нападение являлось все-таки лучшим средством самообороны, да и вообще истребитель может обороняться только нападением.

Противник, изготовившийся к разящему удару сзади, вынужден был принять защитную лобовую атаку. Этого оказалось достаточно, чтобы мы смогли немного оторваться от шестерки, прижаться к земле и уходить в Монголию. Тут я увидел не шесть, а семь вражеских самолетов, седьмой был японец, за которым мы гнались. Почуяв помощь, он немедленно перешел от обороны к очень активному наступлению. Мы, предполагавшие до этого, что у него не стреляют пулеметы, почувствовали себя несколько иначе, когда он оказался в хвосте: а вдруг да он боеспособен и может вести огонь на поражение? Нельзя не опасаться врага, пока он не уничтожен.