Сильнее смерти - Ворожейкин Арсений Васильевич - Страница 13

Истребитель терпит неудачу от истребителя в большинстве случаев тогда, когда не подозревает об опасности, не видит ее и очень далек от того, что называется предчувствием беды. Если он молод, неопытен, только начинает воевать — его подводит неумение вовремя заметить противника. Если поражение терпит обстрелянный боец, то тут роковую роль играет обычно физическая усталость.

В воздушном бою, когда все до предела напряжено, обстановка то и дело принуждает летчика создавать перегрузки, намного превышающие его физические возможности. На покраснение в глазах, повреждение слуха, на секундную потерю сознания многие не обращают внимания, хотя это самые настоящие физические травмы, требующие специального лечения. Эти травмированные органы чувств хотя и на короткое время, но снижают остроту восприятия действительности и замедляют рефлексы летчика. Однако часто такие явления расцениваются как беспечность.

Очевидно, и у меня в восьмом за день вылете силы были ослаблены, но я не обращал на это внимания и продолжал драться, полагая, что все делаю правильно. Фактически мои движения были уже не точными, рефлексы замедленными и мысль работала нечетко.

Первое, что я увидел, придя в себя, — голубое небо и в нем японские самолеты. Проведенный бой еще жил в моем сознании, и я инстинктивно хотел взглянуть назад: нет ли и там вражеских истребителей. Однако шелохнулись только голова и руки. Тело и ноги точно зажаты в тисках.

А между тем один «И-97» опасно близко. Он сверху атакует меня. Раздался пулеметный треск, и засвистели пули. Я еще по-прежнему думал, что нахожусь в небе, и, выходя из-под удара, метнулся со всей силой. Жгучая боль ударила в поясницу, из носа хлынула кровь, и пропало небо. Тут я понял, что произошло. Сбит и, придавленный самолетом, лежу на земле. Свободными оказались только руки. Беспомощно размахиваю ими и с жадностью глотаю воздух, которого не хватает стиснутым легким.

Самураи, должно быть, заметили, что я жив, и огонь их пулеметов стал еще злее.

В глазах то свет мелькал, то тьма, сознание путалось. Кровь заполнила рот, забивала нос, мешала дышать. Мне удалось повернуть голову набок. Теперь стало легче, сознание заработало яснее. Я отчетливо увидел, как встали надо мной в круг три японских истребителя.

Почувствовал запах гари и бензина. Неужели сгорю? Сейчас мне казалось, что надо мной не вражеские самолеты, а сама смерть изготовилась для последнего удара. В памяти мелькнул японец с усиками и со снисходительной хладнокровной усмешкой. И как тогда, в первом вылете, безудержная ярость вскипела во мне. Я почувствовал в себе огромные силы и так рванулся из самолета, что треснул его борт.

Мне удалось освободиться от парашюта и расстегнуть поясной ремень. Слыша, как хрустят ребра, я все-таки вытянул себя из машины по живот. Дальнейшие усилия ни к чему не приводили. Таз и ноги застряли в кабине.

Попытался сделать еще один рывок, чтобы помять борт. Это вызвало нестерпимую боль в сдавленном позвоночнике. Меня словно перерезали пополам. От слабости обмяк. Ни движения, ни мысли. Кругом свист и шипение пуль. Что-то сыпалось в лицо. Это щепки, пыль, комки земли… Наверное, уже мертв и меня закапывают… Но тут с ревом, обдав струёй ветра, пронесся японский истребитель. Я опять ощутил едкий запах гари. Чего я жду? Я еще жив! Жив!

Не обращая больше внимания ни на вражеских истребителей, ни на загоревшийся самолет, я начал с лихорадочной быстротой скрести под собой землю. Она никогда не видела плуга, была тверда, как камень, и плохо поддавалась моим пальцам.

Это были те минуты, когда человек отдает всего себя на борьбу за жизнь. Я почувствовал себя способным процарапать не только землю, но и камень. Пальцами, кулаками, зубами, головой лихорадочно отшвыривал из-под себя землю. И вот наконец выбрался из приготовленной мне самураями могилы. Не раздумывая, снял с себя кожанку и начал тушить пожар. Горел только деревянный фюзеляжи, к счастью, огонь еще не успел расползтись и добраться до вытекающего из разбитого бака бензина.

И только тогда, когда покончил с огнем, заметил, что самолет разбит и изрешечен не одной сотней пуль. Целой осталась одна бронеспинка. Она даже не треснула. «И зачем было из-за спасения этих обломков портить реглан? — с огорчением подумал я. — Теперь придется и кожанку списать в расход».

Я оглядел небо Самолеты с неубирающимися колесами скрывались за горизонтом. Поднял кулаки и крикнул им вслед:

— Ну, погодите!

Хриплый голос показался мне чужим, на губах было что-то липкое. Посмотрел на руки: пальцы изодраны и кровоточат, на некоторых сорваны ногти. Нос и губы разбиты, от гимнастерки и брюк остались клочья, все тело в ссадинах и ушибах, а из левого плеча хлещет кровь. С благодарностью вспомнил врача, давшего мне индивидуальный пакет.

После перевязки снял шлем с разбитыми очками и ощупал голову. В двух местах она оказалась разбитой Нагнулся, чтобы поднять шлем, но острая боль ударила в поясницу. Я охнул, такой она была сильной и внезапной. Неужели повредил позвоночник? Это значит — не летать.

С каким-то злым упрямством, превозмогая боль, резко наклонился за шлемом, поднял его, распрямился и снова бросил. Я жив!

Оглушенный происшедшим, я с запоздалой радостью потопал ногой по земле, как бы заново убеждаясь, что стою на ней. После свидания со смертью иными глазами воспринял мир. Никогда еще не чувствовал и не представлял его в таких неповторимо свежих красках.

Наслаждаясь жизнью, не испытывал никакого одиночества и умиленно, растроганно оглядывался вокруг. Мне казалось, угасающее солнце светило только мне, зеленая степь, залитая оранжевым огнем, блистала только для меня. Ветерок ослаб и ласково гладил покалеченное тело, умеряя боль.

Над головой с гулом промелькнуло звено наших истребителей. Это вывело меня из блаженного оцепенения, Я по-деловому стал оглядывать степь в надежде увидеть людей, раздобыть машину и добраться до аэродрома.

Но в тишине расстилалась безлюдная ширь, темнело чистое небо. Ни души. Только что-то блестело, образуя возвышение над гладью травы. Рядом с возвышением обозначилась фигура человека. Со сбитого самолета? Я двинулся навстречу, но тут же остановился: где я нахожусь? А вдруг в Маньчжурии? Страшная догадка обдала меня таким леденящим холодом, что несколько секунд я стоял, как парализованный, потеряв способность соображать.