Под нами Берлин - Ворожейкин Арсений Васильевич - Страница 64

Ю-88 — скоростная машина, летчики покрыты толстой броней, защитное вооружение сильное. Около этого «орешка» не разгуляешься и близко к нему не подойдешь. А зачем подходить? Тридцатисемимиллиметровая пушка и рассчитана против таких самолетов. А если у меня уже не осталось снарядов? Досадно. Так досадно, что стало душно, и я с каким-то остервенением открыл фонарь кабины, словно он виновник, что я на земле дал три очереди из пушки. Как бы они сейчас пригодились!

Пока я занимал положение для атаки, «юнкере» сумел удалиться от меня метров на 600 — 800. С такой дальности я еще никогда не стрелял на поражение. Нужно поточнее прицелиться. Может, наудачу и остался хоть один снаряд из тридцати двух. Нет, попытаюсь сбить из пулемета. Трудно, но разведчика обязательно нужно уничтожить. Любыми средствами. Он навестил нас не ради праздного любопытства. Наверняка враг готовит налет на наш аэродром, и разведчик везет данные, сколько у нас самолетов и как они размещены.

Целюсь, как по мишени, по всем правилам теории воздушной стрельбы. Цена снаряда сейчас для меня дороже всего. Бах!.. Один огненный шар выскочил из пушки вдогонку «юнкерсу» и мгновенно исчез. Вражеский самолет резко вздрогнул, и, словно от этого вздрагивания, из него по сторонам полетела пыль. Попал. Но, к моему огорчению, пыль исчезла, и «юнкере» летел как ни в чем не бывало. Значит, снаряд только задел… Постой, постой! За «юнкерсом» поплыли дымчатые струйки. Они ширились и удлинялись. Появились светлячки огня, дым заклубился, светлячки, набирая силу, пламенели…

— Горит! — услышал я чей-то голос и оглянулся. Ко мне спешили два «яка».

Это был Василий Иванович Рогачев со своим напарником.

— Опоздали, — ответил я им.

— Нет! Мы тоже завалили одного.

Герасимов и Василяка уединились в стороне от КП. Герасимов, всегда чуткий, приветливый, заботливый, сейчас зло рубил воздух правой рукой, а Василяка стоял навытяжку. Я понял: комдив чем-то недоволен. Николай Семенович не любитель разносов, он зря никогда не ругает людей, значит, дело серьезное, и я остановился невдалеке, не решаясь подойти к нему со своим докладом о вылете . Когда он закончил, то сам подозвал меня:

— Да-а! Вот это пушечка! — восхитился комдив, выслушав мой доклад о полете. — А теперь на «яках» уже устанавливается и сорокапятимиллиметровая…

— Против самолетов и эта хороша, — отозвался я. — Но не мало ли снарядов?

— Герасимов не ответил. Он о чем-то думал. Потом резко повернулся к Василяке:

— Ваш полк уничтожил больше десятка «юнкерсов». И немцы за это не оставят вас в покое. Вы у них, как бельмо на глазу. Нужно строго потребовать от командира БАО, чтобы он немедленно, сегодня же, приступил к достройке капониров, а то при первом же налете у вас может не остаться ни одного самолета.

Шли вторые сутки, как мы сидели на новом месте. Аэродром открытый — ни деревца, ни кустика, а к постройке укрытий для себя и техники мы еще не приступили. За эту беспечность комдив и пробирал Василяку.

— Леса нет, — оправдывался командир полка.

— А щелей для себя нарыть — тоже, скажешь, лес нужен?

Владимир Степанович, понимая свою вину, понуро молчал.

— Лес? — Комдив показал на видневшуюся на берегу реки Серет большую, густую рощу. — Рубите в ней. Конечно, не подряд, а на выбор, подобно санитарной вырубке. Используйте кустарник, прошлогодний камыш… Надо не только думать, как сбивать фашистские самолеты, но и как укрыть свои. Само ничего не придет, обо всем нужно заботиться. Понятно?

— Понятно.

— Завтра прилечу. Все чтобы у вас кипело. И аттестации на тех, о ком я сказал, чтобы были написаны: я их завтра захвачу с собой. А то у вас некоторые летчики в одном звании ходят более пяти лет. Война. Люди, как никогда, нуждаются во внимании, а вам — хоть бы что! Запомни Василяка: уметь командовать, — необходимое качество любого начальника. Но не менее важно уметь по достоинству оценить подчиненного и вовремя его поощрить.

Герасимов на этот раз, изменив своему обычаю, рассерженный, не обошел стоянку самолетов, не поговорил ни с летчиками, ни с техниками. Он даже не пожал руки Василяке, а только, сказав: Всего хорошего. До завтра!» — пошагал к самолету. Командир полка хотел было его проводить, но он не разрешил:

— Идите и выполняйте указания. У вас нет времени расхаживать. Вам каждая секунда дорога.

Комдив ушел. Василяка подозвал меня и приказал:

— Сейчас же набросай характеристику на Маркова. Его пора представить на очередное воинское звание. Биографические данные не нужны. Это все сделает штаб. Напиши только о его боевых делах и характере.

На фронте в авиации, как правило, все аттестации и характеристики, обобщение боевого опыта, приказы и распоряжения писались офицерами штаба, а командиры только подписывали их, Марков — исключение: штаб еще не знал его боевых дел, кроме количества сбитых им самолетов.

— А как с налетом на аэродром Ю-52? — поинтересовался я.

— Это не во власти Герасимова. Пообещал доложить выше.

— Может, пока выясняется, послать Маркова в разведку на Львов?..

— Ни в коем случае, — не дав закончить мысль, прервал меня Василяка. — Командир дивизии категорически запретил. Пока не решится вопрос об ударе по аэродромам — туда никаких полетов. Преждевременная разведка испортит дело.

Не прошло и получаса после отлета комдива, как мы получили от него распоряжение: разведать львовский аэродромный узел. Особое внимание обратить на базирование транспортной авиации противника.

Марков, как всегда, полетел с напарником на это задание. После его взлета я попросил механика достать мой старый, еще довоенных лет, летный планшет. Мушкин его хранил вместе с самолетным инструментом под крылом. Планшет из-за громоздкости давно уже снят с вооружения, но как сумка-портфель очень удобен. В нем находилось все мое личное имущество: мыло, зубная щетка, бритвенные принадлежности и коробочка из-под монпансье с нитками, иголками, пуговицами и маленькими ножницами.

К такой коробочке с галантерейным набором меня приучили еще в военной школе. Тогда мы, курсанты, такой галантерейный набор в шутку называли «универмагом».