Под нами Берлин - Ворожейкин Арсений Васильевич - Страница 42

Летчик из нашей эскадрильи Миша Добров, подбитый зениткой, сел на лед Финского залива недалеко от вражеского берега. Его друг Жора Ромашков при попытке сесть рядом и вывезти товарища наскочил на торосы льда, перевернулся, самолет разбился, а сам летчик от ушибов потерял сознание. Правда, потом, через два дня, вам каким-то чудом обоих удалось спасти. Сейчас чудо не может повториться. На поляне можно прикорнуть только на ПО-2, а о приземлении истребителя нечего и думать.

— Ваня, садиться нельзя! Иди домой! — кричу по радио. Но радио не работает. Пулей выскакиваю из кабины и руками и ногами машу другу, чтобы улетал к себе. А Иван упорно планирует, рассчитывая приземлиться у моего «яка». Не видит моих сигналов. Тогда я, позабыв о всякой предосторожности, открыл стрельбу в сторону Хохлова. Но и она не помогла.

Иван у самого берега болота коснулся колесами земли. Самолет побежал. Я наперерез ему. Вот впереди Ивана рой воронок-могил… То ли он заметил меня, то ли увидел ямы — резко дал газ. Мотор взревел, «як» отскочил от земли и, покачиваясь, готовый вот-вот упасть, поплыл над воронками, набирая скорость. Я быстро заменил в пистолете расстрелянную обойму.

Самолет Хохлова скрылся на востоке. И странное дело — тишина отдалась во мне болью и каким-то раздражающим голову шумом. С тревогой оглядываюсь, как бы отыскивая, что это значит. Никого. А тишина шумит. Очевидно, остывают нервы. Нервы, точно металл, могут накаляться и остывать, и, видимо, это можно слышать и чувствовать.

Но где же я? Если бы кто-нибудь был поблизости, то давно уже успел бы появиться. Впрочем, здесь у противника нет сплошной обороны. Она состоит из опорных пунктов и узлов сопротивления, созданных в городах и селах, на дорогах и возвышенностях. Может, я сел в промежутке этих участков обороны?

В тонком слое снега вижу торчащую, как иглы, прошлогоднюю стерню. Здесь были посевы. А домик? Он от меня далековато. Но теперь я разглядел, что это не домик, а обыкновенный сарай. В таких обычно хранят сено. Иду к нему. В сарае одной стены нет, а внутри что-то чернеет и шевелится. Когда подошел ближе, разглядел: танк с наведенной на меня пушкой. И танк с крестом… Рядом два человека. Они шагнули за танк. Вот почему тишина: фашист прицелился. Теперь я от его снаряда никуда не денусь. Мое оружие — пистолет — бессильно. Я остановился. Бежать? От снарядов-то? И поблизости нет ни одной воронки. Все против меня. Не зная зачем, разглядываю свой «ТТ». Снимаю перчатки и бросаю на землю. Теперь они не нужны, Нужен только пистолет. Когда грозит неминуемая гибель, остается единственная разумная возможность — сохранить свое достоинство.

Меня сковало спокойствие, чересчур холодное спокойствие, мертвое. Надо мной огромное небо, яркое солнце, подо мной негостеприимная земля. Я всем телом ощущаю ее выпуклость. Она словно специально здесь изогнулась, чтобы я не мог укрыться от танка. Я одинок и беспомощен.

А ну, выше голову! — командую себе. Голос чужой. Кажется, говорю не я, а кто-то другой. И говорит правильно. Я подчиняюсь ему и, крепко сжимая в руке пистолет, шагаю на танк, на пушку. Шагаю быстро, отчаянно.

Но почему не стреляют? Хотят взять живым? Не выйдет! У меня в руке пистолет с восемью патронами. Нет, с девятью: один в стволе, а восемь в обойме. Я всегда один патрон держу в стволе: можно стрелять сразу, на вскидку, не отводя затвор.

И вот я перед громадой танка. Люк сверху открыт. — А ну, вылазь! — грозно кричу я на танк. — Вылазь!

Ничто не шелохнется. Только протяжное эхо откликнулось мне. С упрямой злостью кричу еще, ругаюсь и, наконец, прыгаю на танк, заглядываю в люк. Пусто… От дикой радости подкосились ноги, и я, обессиленный, опустившись на металлическую коробку, сполз на землю.

Счастье! Миг счастья. Я ликую. А дальше? Люди были. Я вскакиваю. От людей только след остался. Кто они и почему убежали? Нужно быть наготове.

Вскоре тишину мертвой поляны с мертвым танком и моим самолетом разорвал гул; двух «яков». Вслед за ними появился ПО-2. Под прикрытием истребителей он приземлился.

Я снова в родном полку.

Конец февраля радовал утренними заморозками, солнцем, теплом. Только в последний день месяца к вечеру начало хмуриться небо. 1 марта уже исчезло солнце, повалил мокрый снег, земля раскисла. И все же в такую скверную погоду прилетел к нам из Москвы транспортный самолет. Из него вышла большая группа генералов и офицеров. В основном, врачи и работники государственной безопасности. Все заметно чем-то тревожно возбуждены, озабочены, и у многих на лицах нескрываемая печаль. Их уже кидали машины из 13-й армии, штаб которой находился в Ровно.

Вскоре все прояснилось. На аэродром приехал полковник с малиновыми петлицами. После короткого совещания между ним и командиром полка меня вызвали на КП. Здесь я узнал, что вчера под вечер по дороге из Ровно на Славуту бандеровцами был тяжело ранен в правую ногу командующий 1-м Украинским фронтом генерал армии Николай Федорович Ватутин. Принято решение: из Ровно раненого эвакуировать самолетом в Москву. Для его охраны от воздушного противника я назначен командиром группы сопровождения. Лететь нужно сейчас.

— Какой нужен тебе наряд истребителей, чтобы полностью гарантировать безопасность полета командующего фронтом? — спросил меня Василяка.

Ошеломленный известием, я как-то сразу не понял сути вопроса командира полка.

— Какое может быть сопровождение в такую погоду?

Владимир Степанович повторил свой вопрос и твердо сказал:

— Лететь надо.

Большой группой нельзя было сопровождать тихоходный транспортный самолет: истребители мешали бы друг другу.

— Полечу парой.

— Мало, — не согласился Василяка. — Лети четверкой. Назови летчиков.

Первым хотелось предложить Маркова. Он хорошо научился летать в сложную погоду, но он остался в Житомире с молодежью. Назвал летчиков звена, с которыми летал в бою:

— Хохлов, Лазарев и Коваленко. Полковник, желая знать мнение об этих людях, вопросительно взглянул на Василяку. Тот одобрил выбор.

— Имейте в виду, — глядя на меня, начал полковник, — полет будет на полную дальность. В пути вас застанет ночь. Горючего до Москвы всем едва ли хватит. Аэродрома вблизи может не оказаться, поэтому каждому летчику нужно быть готовым покинуть самолет на парашюте… Как вы на это смотрите?