Под нами Берлин - Ворожейкин Арсений Васильевич - Страница 40

И вот сегодня, 28 февраля, как только началось утро, ясное, тихое, не предвещавшее ничего особенного, пришло срочное сообщение: севернее Луцка появилась «рама» (разведчик-корректировщик) и еще два новых самолета неизвестной марки. Они бомбят и штурмуют войска 13-й общевойсковой армии, которую поддерживаем мы.

Четверка истребителей немедленно поднялась в воздух.

Новые самолеты. Это насторожило. По сути дела, за все время войны у немцев не появлялось новых самолетов, кроме истребителя Фокке-Вульф-190. Интересно, что за новинка. Но почему же без истребителей прикрытия?

Я не надеялся, что мы сумеем застать противника. От Ровно до линии фронта 60 километров. Минимум восемь минут полета. И все же спешим. Съедает нетерпение встретиться и узнать, что это за неизвестная марка самолетов. Не набирая высоты и прижимаясь к земле, на максимальной скорости мчимся к фронту. Под нами мелькают деревни, леса, поляны. Еще километров за двадцать замечаю на фоне чистого неба рябинки зенитных разрывов. Среди них должны быть самолеты. К моему огорчению, видны только одни эти зенитные рябинки, которые уже начинали расплываться в синеве.

— Опоздали, — слышу разочарованный голое Лазарева.

Круто уходим в небо. Высота замедлила бег земли. Она теперь тихо поплыла под нами. К фронту вышли между Луцком и Рожищем. Летим на запад в надежде догнать противника. Вскоре впереди глаз поймал силуэты самолетов — пара неизвестных и в стороне от нее «рама». Прижавшись к земле, они удирают. Сомнения нет — эта тройка только что бомбила и штурмовала войска 13-й армии. По этой тройке и била наша зенитная артиллерия.

Радиус действия у наших истребителей большой. Отсюда недалеко до Польши. Я как-то впервые реально ощутил, что мы уже подошли к нашей государственной границе.

Догнать врага и уничтожить! Уничтожить даже в его владениях.

Теперь я отчетливо вижу два новых самолета «неизвестной марки», как нам передали наземные войска. Я думал встретить новинку, а тут старье, причем еще далеко довоенное старье — бипланы марки Хейншель-126.

С этими самолетами у меня был свой особый счет. Как-то во время Курской битвы наша группа поймала два таких самолета. Они корректировали огонь своей артиллерии. Одного из них мы вогнали в землю, а второй вилял, как вьюн, и долго не попадался на мушку. Наконец удалось «угостить» его очередью, и он, дымя, сел в степи на нашу территорию. Винт на «хейншеле»-не вращался, самолет не дымил, летчик и стрелок, склонив головы, без всякого движения, сидели в кабинах. Я подумал, что они уже мертвы. Кругом никого не было. Мне пришла в голову благая мысль — нельзя ли отремонтировать трофейную машину. Я быстро возвратился на свой аэродром и, пересев на связной самолет ПО-2, помчался, чтобы сесть около «хейншеля». Прилетаю — его и след простыл. Враг обхитрил меня, улетел.

Сейчас, увидев своих «старых знакомых», я, естественно, припомнил им это. Фашистских истребителей не было. Нам, как показалось сначала, никто не мог помешать выполнить задуманное. Лазарев с Коваленко пошли на «раму», а мы с Хохловым на «хейншелей». После первой атаки один фашист рухнул в небольшое пятно леса. Я решил сполна использовать технику, установленную на моем «яке», и сфотографировать уничтоженный вражеский самолет. Это будет наглядным донесением о результатах вылета.

Курс на упавший «хейншель». Я и мыслей не допускал, что на меня с земли уже наведены пушки и пулеметы. Снижаюсь и уменьшаю скорость. Лечу тихо, спокойно и по прямой: так снимки получаются лучше. Передо мной опушка леса. Включаю фотоаппарат. Через 3 — 5 секунд сбитый противник будет на пленке. И только взглянул вперед, как из-за леса на меня хлынул огненный фонтан трассирующих пуль и малокалиберных снарядов.

В небе сразу стало тесно. Летчикам в небе часто бывает тесно.

Взгляд скользнул вниз. Там под каждым деревом, кустом — войска. Бросаю истребитель ввысь, подальше «от дышащего смертью леса. Однако какой-то кусок металла догнал и врезался в мотор, в сердце машины. От смертельной, раны она судорожно вздрогнула, охнула. Огонь, дым, пар окутали меня, обжигая лицо. „Вот тебе и получил наглядное донесение о результатах вылета“, — с досадой подумал я, не видя ни солнца, ни неба, ни земли.

В этот момент я не испытывал никакого испуга. Досада разбирала меня. И на кой черт нужно было фотографировать останки фашиста!

А мой «як», надрываясь в последних тяжелых вздохах карабкался все выше и выше, Он, точно разумное существо, понимал, что наше с ним спасение :может быть только в высоте.

Через полминуты дым и огонь исчезли. Начавшийся было пожар погас. Остатки горячей воды и пара быcтро вылетели через открытую кабину. Я давно летаю без фонаря.

Снова вижу землю и небо. Беру курс на восток, на солнце: там свои, а внизу противник, Дотяну ли до линии фронта?

Ответ дал мотор. Он не вытерпел тряски и стал захлебываться металлическим кашлем. Словно моля о помощи, из него хлынули обильные масляные слезы. Желая облегчить его страдания, я уменьшаю, обороты. Тряска ослабла, но появился какой-то скрежет, писк, запахло едкой гарью и бензином. Я понял, что вот-вот остановится винт. В такие мгновения летчик всегда глядит на прибор высоты. Сейчас я его не вижу: масло. залепило очки. Чуть было я их не сбросил, но опомнился. Ни в коем случае не снимать очки, а то от горячего масла можно ослепнуть. Перчаткой протираю стекла. Взгляд снова на высотомер. Стрелка показывает 1100 метров. Можно спланировать километров 10 — 12, а я нахожусь от передовой, наверное, не меньше чем на 30 — 40. Вся надежда на мотор.

Масла так много набралось в кабину, что дышать трудно. Нестерпимо жарко, душно. Высовываю голову из кабины, но тут же приходится отпрянуть назад: по лицу хлестнули раскаленные газы, выбрасываемые из патрубков.

От липкой масляной жары мне стало уже невмоготу. Масло заползло в рот, в нос и жжет легкие. Оно окончательно зашторило глаза. Я понимаю, что масло должно вот-вот все выбить из мотора и тогда будет легче. Жду. Креплюсь.

Дождался. В кабине просветлело. Масло больше не слепит глаза: вылилось. Снимаю очки. Солнце ударило в глаза. Рядом, крыло в крыло, словно взяв меня под руку, летит Ваня Хохлов. Приятно в трудную минуту видеть друга. Он должен знать, далеко ли до линии фронта.