Небо истребителя - Ворожейкин Арсений Васильевич - Страница 64

— Спасибо. А кровать на веранду можно будет вынести? — поинтересовался я. — Люблю спать на свежем воздухе.

Хозяйка ничего не ответила, но с каким-то непонятным любопытством смотрела на меня. Лицо ее побледнело.

— Что с вами? — испуганно спросил я.

Когда прошла вспышка непонятного для меня волнения, она спросила:

— Вы весной сорок четвертого года не стояли в Тернополе?

— Стояли.

— А трех монахинь помните?

…Погода в те дни была летная. В небе восточнее Ивано-Франковска с утра и до вечера шли бои. Летать приходилось много. Уставали. И однажды после утреннего тяжелого вылета, когда в эскадрилье осталось только два исправных самолета, командир полка дал мне с напарником Иваном Хохловым день отдыха. Так и сказал: «День отдыха», что прозвучало как-то непривычно, совсем по-мирному.

Мы вышло из землянки. Солнечно, тепло, тихо. Правда. летчики иногда боятся тишины. Все войны выползали из тишины и все крупные сражения тоже начинались с тишины. В тишине армии готовятся к сражениям. Но непривычный «день отдыха» заставил нас поверить в искренность спокойствия, воспринять его, как праздничную весеннюю музыку. Перед нами летное поле, позолоченное одуванчиками и лютиками. Зеленеют леса и рощи, зацветают сады. До этой минуты цветы и пение птиц мы как-то не замечали. Поступь весны давала о себе знать только боевым напряжением, а весенние запахи забивались пороховой гарью.

Внезапно тишину разорвал треск запускаемого мотора. Гулом и пылью наполнился воздух. Привычный аэродромный гомон, точно сигнал тревоги, погасил прилив радостного настроения. Беспокойство за улетевших друзей, думы о возможном бое овладели нами. И как бы мы ни внушали себе, что наши волнения не могут принести товарищам никакой пользы, все усилия оказались напрасными. Фронтовой труд так роднит людей, что ты становишься как бы частицей единого живого организма.

Смотрю на Ивана Андреевича. Тот не без грусти спросил:

— Что будем делать?.. — И после паузы ответил: — Пойдем куда-нибудь.

Недалеко от нас, за насыпью шоссейной дороги виднелся лесок. Я показал в его сторону:

— Там должны быть ландыши.

— И позагораем на опушке, — предложил Иван.

Перемахнув насыпь, мы очутились на небольшой поляне. Там, оживленно переговариваясь, стояли три женщины в черных платьях и белых чепцах. Откуда здесь появились монахини? Две пожилые, наверное лет под шестьдесят, подошли к нам.

— Здравствуйте, паны, — поздоровались они на русском языке с польским акцентом и поинтересовались летчиком, назвали его фамилию и имя.

— Он вам знаком? — спросил я таким тоном, будто знал этого человека.

Третья женщина рванулась ко мне:

— Это мой муж. Он жив? Вы его знаете?

Монахиня — и муж летчик? Это не укладывалось в моем сознании. Лицо женщины было бледным, испуганные светлые глаза как бы впились в меня.

Только тут я разглядел, что эта молодая монашенка из русских. Ее спутницы, словно опасаясь, что их подруга от волнения не удержится на ногах, легонько подхватили ее под руки, но она порывисто оттолкнула их. Глаза пылали каким-то странным огнем, губы были плотно сжаты. Сквозь монашеское одеяние угадывалась хрупкая, но складная фигурка. Лицо миловидное, нежное и какое-то безудержно-отчаянное. Что же заставило ее укрыться под этим черным одеянием? Заметив, что я пристально разглядываю ее, она потупилась.

Одна из пожилых монахинь обратилась ко мне:

— Поговорите с сестрой Елизаветой. Помогите ей в горе.

Немного успокоившись, но сбивчиво, торопливо, без конца путая время и события, Елизавета поведала нам о своем несчастье. Война застала ее с мужем и трехлетней дочкой под Белостоком. Муж по тревоге уехал на аэродром, и она его больше не видела. В оккупации работала под Брянском в детском доме. И дочка была с ней, и кормили хорошо. Но после трех-четырех месяцев детей отправляли в Германию. Дошла очередь и до ее ребенка. Сопротивление было бесполезным. Мать, чувствуя недоброе, попыталась на железнодорожной станции забрать дочь из вагона и скрыться. Но все дети были мертвыми. Она поняла, что фашисты откармливали их как разовых доноров для своих солдат. На станции гестаповцы арестовали Елизавету, но она сбежала. Оборванную, умирающую от голода, ее подобрали и приютили монашенки…

Вспомнив эту историю, я сел рядом с хозяйкой.

— Значит, вы та самая Елизавета?

— Да, та самая, — грустно улыбнувшись, ответила она. — Когда узнала, что муж погиб, опомнилась и пошла работать в летную столовую. Кончилась война, а я осталась здесь, в Германии. Вышла замуж. Дочку родила…

Нашу беседу прервали пришедшие Ткаченко и Лаухин. Лиза пожелала нам спокойной ночи и вышла.

Старший нашей группы Андрей Ткаченко предложил обсудить план работы. Дивизия, которую предстояло проверить, по отчетным данным ничем не отличается от других. Поэтому решили не проверять летную документацию. И проверку техники пилотирования на этот раз начали не с руководства, а с рядовых летчиков и командиров звеньев. Они дежурят, им первым придется взлетать на перехват вражеских самолетов. И если руководство бывает склонно к парадной показухе, рядовые летчики, командиры пар и звеньев сторонятся этого. Летая с ними, можно объективно оценить не только их подготовку к воздушным боям, но и уровень руководства, умение командиров эскадрилий, полков и дивизий.

Первые два полета я сделал с командиром звена и его ведомым летчиком. Командир звена имел боевой опыт, хотя воевал только два последних месяца Великой Отечественной, участвовал всего в шести воздушных боях. Но и этого ему хватило, чтобы понять, чего требует от летчика фронтовое небо. За пилотаж я поставил ему отличную оценку.

Его ведомому, лейтенанту Василию Васину, двадцать три года. Совсем недавно он окончил школу летчиков и заметно волновался.

— Когда последний раз летали? — спросил я.

— Два дня назад летал по маршруту и провел воздушный бой с заместителем командира дивизии полковником Кутаховым.

— И кто из вас вышел победителем?

— Конечно полковник! Он опытен и хитер. Сначала показал мне хвост. Я бросился за ним. Но у него скорость была больше, он сразу ушел вверх и оттуда начал клевать меня.