Небо истребителя - Ворожейкин Арсений Васильевич - Страница 62

— Как вы изменились! Просто красавица!

— А я тоже красавица? — улыбнулась Катя. — Мы же двоюродные сестры.

На правах хозяйки она усадила меня и Марусю на диван, а сама с Сережей села напротив нас. Мы продолжали вспоминать нашу встречу в Румынии. Оказывается, она добилась своего, была переведена из тыла на фронт, дошла до Праги, имеет боевые награды.

— Значит, отомстила за отца? — спросил я, припомнив наш давний разговор с ней.

— Я до сих пор не могу заглушить свою ненависть к фашистам, — возбужденно сказала она. — Мой отец, как и Катин муж, были кадровыми офицерами и погибли в начале войны. Мою мать и брата убили бандеровцы, которыми руководили немцы. Я сейчас работаю и заочно учусь в институте. Тяжело. Редко бываю в гостях, а сюда пришла ради любопытства. Катя сказала, что на ужине будет дважды Герой, я сразу подумала о нашей встрече в городке Карей.

Незаметно мы перешли на «ты». Откровенно душевный разговор Маруси о прошлом и своей настоящей жизни меня растрогал. Я вспомнил жену и двух наших дочек. Очевидно, эта тень задумчивости отразилась на моем лице. Она не без удивления спросила:

— Тебе надоела моя болтовня?

— Нет, что ты! Но я больше люблю слушать, чем говорить.

— Слушай, да не увлекись, — вмешался в наш разговор Щиров. — Я вот решил сделать Кате предложение, хотя у меня официально есть жена. Но я люблю жить честно.

Ужин затянулся. Время уже перевалило за полночь, когда Щиров, взглянув на часы, воскликнул:

— Ой, дорогие наши красавицы, нам пора. С рассветом к гостинице подойдет машина, а нам еще топать минут тридцать. Приходите нас проводить.

— А что подумает ваше начальство? — спросила Катя.

— Начальство? — Щиров на минуту смутился. — Пусть знает…

Вскоре после нашей поездки в Прикарпатье Щирова направили в Среднюю Азию начальником аэроклуба. А через несколько месяцев нас официально поставили в известность, что он являлся шпионом иностранного государства и арестован при попытке перейти границу. Завербован он был будто бы в Югославии, где командовал авиационным полком. После такого сообщения я по-своему объяснил, почему Щиров вел себя порой необъяснимо сумбурно. Его угнетал страх. Я вспомнил Алупку 1947 года, его слезы, вспомнил, как жена без его согласия уехала в Москву печатать какие-то документы особой важности, хотя мне было известно, что она нигде не работала.

В измену Родине я не верил. Щиров был Героем Советского Союза и звание это получил за героизм в воздушных боях, в которые сбил более пятнадцати фашистских самолетов. А что может быть для такого человека важнее и дороже Родины?! Считая обвинение ошибочным, я пошел к маршалу авиации Вершинину, рассказал о Щирове и его жене. Хотя он меня выслушал не перебивая, но по его лицу я понял, что он со мной не согласен. И, очевидно, чтобы я не счел его слова за приказ, мягко, как-то по-товарищески заговорил:

— Дело странное… Мне тоже не хочется верить, что он предатель. Однако факт остается фактом — попытка перейти госграницу. Он выбрал местность, где раньше служил, хотел проскользнуть незаметно для пограничников.

— Но ведь и в Средней Азии, где он служил последнее время, у него была возможность изучить границу не хуже, чем в Закавказье. Наконец, на самолете мог перелететь.

— Не будем фантазировать, — перебил меня маршал. — Госбезопасность разберется. Ей теперь больше известно о Щирове, чем нам. И вам не советую больше ни с кем об этом говорить, чтобы не иметь неприятностей.

Вскоре после этого разговора мы с женой пошли в театр, и там в фойе я увидел жену Щирава. Она спокойно и как-то мило держалась за руку полковника госбезопасности. Я хотел было подойти к ней, но вовремя вспомнил совет Вершинина…

После окончания академии в управление истребительной авиации прибыли Герои Советского Союза подполковник Александр Кириллович Лаухин и майор Афанасий Петрович Лукин. Лаухин — невысокий, крепко сбитый, улыбчивый и веселый. При докладе генералу Жукову о своем прибытии его голос был твердым, но в голубых глазах и на губах чувствовалась застывшая смешинка. Казалось, вот-вот она расплывется по румяному лицу. Лукин, спокойный, высокий, с крупным чистым лицом и каштановыми волосами, напоминал сказочного русского богатыря. Впрочем, Герои Советского Союза все своеобразные богатыри. Чтобы летчику-истребителю стать Героем, нужно не только иметь большую душевную силу, но и быть крепким физически. Ведь только силач может выдержать тринадцатикратную перегрузку. На эту «чертову дюжину» рассчитана крепость почти всех самолетов-истребителей, но в воздушных боях были случаи, когда от перегрузок деформировались и даже разваливались машины, а летчики отделывались только секундным потемнением в глазах и болями в пояснице.

Первые реактивные самолеты МиГ-9 и Як-15 были переходными в реактивную эру, которая уверенно шагала вперед. Начали серийно выпускать МиГ-15 и Ла-15, а из нас, управленцев, на них еще никто не летал. Поэтому мне, Лаухину и Лукину было приказано побывать в Нижнем Поволжье, в учебном полку, освоить эти машины и дать заключение о их боевых качествах.

В учебном полку я встретил Ивана Бурова, бывшего летчика-испытателя авиационного завода. На этот раз не я проверял его технику пилотирования, а он стал моим учителем. Теорию и материальную часть мы освоили быстро. Однако, прежде чем приступить к полетам, нам предложили пройти медицинскую комиссию, что меня не на шутку встревожило. Я опасался, что врачи определят поясничный компрессионный перелом позвоночника, а им только бы найти зацепку. Но они не заметили дефекта, и в моей медицинской книжке появилась запись: «Годен без ограничений к полетам на реактивных самолетах».

На четвертый день напряженных тренировок Иван Буров подвел нас к «мигам»:

— Эти самолеты в технике управления проще других истребителей. Но есть одна особенность. Вы всю жизнь летали на истребителях с прямым крылом, а на этих машинах оно стреловидное: без поворота головы назад вы его не увидите. Не зря многие летчики этот самолет называют «балконным».