Над Курской дугой - Ворожейкин Арсений Васильевич - Страница 60

Рассказ Василия Ивановича и положил конец разногласиям. Щенка единодушно «окрестили» Варваром.

Во время ужина щенок уже привлек к себе всеобщее внимание.

— Как, братцы, по какой норме Варвара поставим на довольствие? — с серьезным видом обратился ко всем Чернышев, давая собаке кусок мяса.

— По второй пока. Вот слетает разок, и, если покажет хорошие способности, переведем на летный паек! — отозвался Сачков. — А тебе, Емельян, доверяем дать ему первый провозной.

Так в нашу наземную жизнь вошел Варвар.

После ужина все разбрелись по селу. Большая Писаревка, два года находившаяся под пятой оккупантов, праздновала свое освобождение. Отовсюду неслись возбужденные голоса, разливались в густой теплоте ночи веселые песни, звонко играли гармоники. Военные и гражданские перемешались в общем хороводе.

Дети, женщины, мужчины — все от чистого сердца приглашали в гости своих освободителей. От чистого сердца? Да, именно. Те, у кого совесть была запятнана, ушли с фашистами или же, как крысы, спрятались в норы.

Мы с Сачковым оказались в семье пожилой женщины. По всему было видно, что немало ей пришлось на своем веку хлебнуть горя. Лицо избороздили морщины, а большие жилистые руки привыкли справляться с самой тяжелой работой.

— Скажите, сынки, тильки откровенно, ци изверги до нас бильше вже не повернуться? — доверительно, с крестьянской прямотой спросила она.

Такие вопросы приходилось слышать не раз. Но сейчас, в домашней обстановке, глядя в открытое, доброе лицо хозяйки, почувствовал, как досадная горечь защипала сердце.

«Только откровенно». Значит, еще не уверена в нашей силе. Женщина наверняка ровесница моей матери. Конечно, она-то хорошо помнит наш довоенный девиз: «Чужой земли мы не хотим, но и своей ни одного вершка не отдадим». А вот отдали. Как ей ответить? Мы молчали. Сидевшие за столом сын и дочь хозяйки тоже вопросительно глядели на нас.

Желая успокоить сердце старушки, я твердо заявил:

— Теперь не только не вернутся, но и навсегда, со всеми потрохами будут уничтожены.

— Эх и заживем мы тогда, мамаша! — подхватил Сачков. — Без войн, в мире.

Тогда действительно думали так. И конечно, никто не допускал и мысли, что не успеют смолкнуть пушки. как над всем человечеством нависнет угроза страшного ядерного оружия, способного погубить все живое на нашей планете.

— Дай боже. — И мать с тревогой и любовью, как только могут делать матери, посмотре.ла на сына: — Ось и вин завтра уходе в Червону Армию. Все буде вам полегче… Наш батько сгинув у ту войну.

У старушки на глазах навернулись слезы. Вспоминая прошлое, она продолжала:

— Тяжко вам було, сынки. Я николи не забуду, як наши видступали у сорок першому вид Киева. Я в ту пору была там, до брата ездила… У нимцев танки, мотоциклы, усюду машины, а наши з рушницями, пушки тянут на соби…

Долго мы сидели и задушевно, как родные, беседовали о войне, о будущей жизни. А на улице не утихал Людской говор. Под окном запели несколько голосов:

Выходя на улицу, мы подхватили слова песни:

Впервые после 1941 года запела Большая Писаревка.

Перед школой бурлила толпа. Танцы, пляски то и дело сменялись песнями. А гармонь так и заливалась. Здесь хороводились и наши полковые девушки.

Утром у нас опять выдалось свободное время, и летчики от нечего делать развлекались кто как мог. Чернышев обучал Варвара делать стойку на задних лапах. Кто-то под хохот собравшихся рассказал о случае в летной школе. Курсанты проходили очередную медицинскую комиссию. Врач, уже старушка, проверяла наше зрение. Стоишь перед ней по стойке «смирно», а она перед глазами рукой проделывает разные манипуляции.

Очередь дошла до Коли Свитенко. Парень был озорной, частенько выкидывал какие-нибудь «фортели». И на этот раз отчудил.

Перед старушкой он стоял смирно, прикинулся настоящим херувимчиком. В кабинете могильная тишина. Врач медленно подводит свой палец к глазам. Свитенко, как и требуется, внимательно следит. И когда кончик пальца почти коснулся глаза, Коля как тявкнет по-собачьи да, видно, еще чуточку и губами прихватил. Старушка рухнула на пол…

Забавным историям не было бы конца, но тут приехал Василяка и, составив группу из двух эскадрилий, приказал сесть в кабины и ждать сигнала на вылет.

— А куда и с какой целью?

— Садитесь! — приказал командир. — Задачу получите в воздухе: очевидно, полетите наперехват в район Богодухова. Там сейчас заканчивается большой воздушный бой.

Спустя несколько минут последовал приказ быстрее идти на прикрытие наших войск. Для сбора группы начали было делать круг над аэродромом, но тут же получили резкое предупреждение: «Немедленно следовать в заданный район».

Значит, гитлеровцы уже над линией фронта. Взяв нужный курс, я пошел на повышенной скорости.

Вся шестерка, не успев собраться, растянулась попарно. Ниже нас с Чернышевым, прижимаясь к земле, летела пара Карнаухова, за ней, далеко отстав, — Сачков с Тимоновым. Боевого порядка нет. Однако нервозный голос по радио все поторапливает, и мы стремительно идем наперехват врагу.

Издали замечаю в небе две стаи «юнкерсов». С набором высоты направляемся навстречу. Гитлеровцы уже перелетели линию фронта. Спешим. И все же до бомбардировщиков еще далеко, километра на два они выше нас. Бросаю взгляд на землю. Сколько там танков, пехоты, артиллерии! «Юнкерсов» тоже страшно много. Вот из первой группы один самолет с удивительной легкостью, словно истребитель, ложится на крыло и круто пикирует. За ним второй, третий.

Бомбы с пикирования, словно из умело направленного брандспойта, льются непрерывной струей туда, где наибольшее скопление техники и людей. Бомбометание очень точное, не то что с горизонтального полета.

Что делать?

Мотор «яка» работает на полную мощность, но кажется, самолет, как бы упираясь в воздух, точно в стену, не хочет подчиняться моей воле…