Истребители - Ворожейкин Арсений Васильевич - Страница 94

Заметив на одной высоте с нами уходящее звено японских истребителей, мы направились было им наперерез, но тут у меня встал мотор: кончилось горючее.

Запас высоты был большой. Я спокойно взял курс на свой аэродром.

Часы показывали 58 минут полета: мотор все время работал на полную мощность.

«Чайка» села вместе со мной.

Васильев подъехал на бензозаправщике, сразу же начал направлять самолет горючим.

— Приказано эскадрилье по готовности снова вылетать! — с беспокойством выложил техник. — Бои еще продолжаются… Говорят, японцы готовятся к наступлению, стянули десять дивизий и много баргутской конницы…

Я уже не раз слышал эти разговоры и не совсем верил им. Но теперь, когда действия японской авиации достигли такой активности, слухи о десяти дивизиях и баргутской коннице выглядели более чем правдоподобными. Ведь не бесцельно же бросало японское командование сотни своих самолетов, добиваясь господства в воздухе.

Я хотел все-таки уточнить, откуда у Васильева такая информация, и как бы мимоходом спросил:

— А кто говорит?

— Все говорят!

Почему же, черт побери, нам не разрешают вести разведку в Маньчжурии?!

В летчике, летавшем на «чайке», я еще издали узнал своего товарища по военной школе Сергея Михайловича Петухова.

— Сережа! — воскликнул я, обрадовавшись такой неожиданной встрече.

— А, это ты… Здравствуй, — вяло улыбнулся Петухов. У него был густой басок, не вязавшийся с небольшим ростом. — Вот сволочи! — зло бросил он по адресу японцев. — Наверно, разбили всю нашу эскадрилью.

Он был очень удручен налетом японцев на аэродром. В горле у него хрипело, глаза гневно поблескивали. Направляя техника заправлять «чайку», я сказал Петухову о возможности нового наступления японцев.

— Ни одной минуты в обороне сидеть больше нельзя, надо немедленно и беспощадно по ним ударить! — решительно заявил Петухов.

Потом он объяснил, как получилось, что японский истребитель внезапно и точно зашел в хвост моей машины. Оказывается, этот И-97 летел мне навстречу значительно ниже. За широким носом самолета увидеть врага я, конечно, не мог. Находясь подо мной, японец пошел на «петлю» и так точно рассчитал свои действия, что, когда был в верхней точке и в перевернутом положении, я находился у него уже в прицеле на дистанции метров 15 — 20. Еще бы один момент… Японец, очевидно, считал, что при таком сложном маневре его уж никто не собьет, и за это расплатился жизнью.

Мне приходилось слышать, что японские летчики тренируются в стрельбе по воздушным целям из любого положения, в том числе и из перевернутого. Но меня поразило, что этим маневром японец сумел подобраться ко мне вплотную сзади и совершенно незаметно.

Провести столько воздушных боев, побывать в стольких переплетах, довести до степени условного рефлекса умение видеть врага — и так опасно, близко подпустить к себе японского истребителя! Но подкрался-то он оттуда, откуда ждать его и в голову не приходило, — спереди и снизу!.. Значит, одного умения видеть врага в бою мало, надо еще уметь и предвидеть, в частности, знать самые различные способы нападения, которые может применить противник. То обстоятельство, что Петухов сбил аса-японца чрезвычайно простым приемом — с боевого разворота, еще раз подтверждало старую истину: на каждый яд имеется противоядие, на каждый маневр найдется свой контрманевр. Прав Григорий Пантелеевич Кравченко: воздушный бой так же разнообразен, как разнообразны человеческие характеры, в нем никогда не может быть неизменных форм борьбы… Следовательно, никогда не должно быть самоуспокоенности, даже на мгновение!

Васильев доложил, что самолеты готовы.

Петухов сказал обеспокоенно:

— Ну, полечу к себе. Там не знают о моей посадке и будут волноваться.

Однако мне о многом еще хотелось с ним поговорить.

— Как тебе «чайки» нравятся? — спрашивал я на ходу, провожая Петухова к самолету.

— Ничего, но хуже И-16.

— А утверждали, что они очень маневренные?

— Э-э! Теперь на маневренности далеко не уедешь. Главное в бою — скорость! Скорость и высота!

И я иными глазами, без былого восторга взглянул на «чайку». Увидел, что расчалки и подкосы, унизывающие верхние и нижние крылья, представляют собой систему, о которой никак нельзя сказать, что она обладает совершенной формой обтекаемости… А ведь этот самолет создан позднее И-16 на пять лет!.. Так что же, «чайка» — регресс в авиации?

Сережа уже застегнул шлем, натянул перчатки и давно готов был сесть в кабину, но вспоминались новые и новые подробности боя, полные значительности и новизны. Мы никак не могли закончить важный для нас разговор. Еще в школе летчиков мы с Петуховым были хорошими товарищами, а после встречи в бою, когда сумели вовремя помочь друг другу, почувствовали, что стали настоящими друзьями.

— Знаешь, — говорил я на прощание, — все-таки нужно хоть парой, но всегда держаться вместе.

— Парой в бою удержаться можно, — соглашался Петухов, усаживаясь наконец в кабину, — но ведь мы летаем в бой эскадрильями и полками, а радио-то нет…

На том мы и закончили. Он пошел на взлет…

Когда я вернулся на командный пункт эскадрильи, там уже были известны первые результаты прошедшего боя. Только над территорией Монголии упало более двадцати японских самолетов. Мы потеряли шесть истребителей, из них — пять «чаек», на которых погибли превосходные летчики Михаил Самойленко, Николай Лебедев, Степан Матросов и Николай Кочетков; летчик Михаил Чесноков выпрыгнул на парашюте… По сравнению с августом — это крупные потери. Такой же примерно урон мы несли в июне, когда только начинали воевать против опытного и коварного врага…

Со смешанным чувством радости и беспокойства вдумываюсь я в ход сражения, из края в край прогремевшего над степью. Вижу его характерные частности и хорошо различаю общие замыслы сторон; оцениваю тактическую прозорливость советского командования, обеспечившего в сложной обстановке, без радио наращивание сил на решающем участке и закономерность нашей победы… Но как первый мой бой, так и эта схватка полна новизны; из самых недр грандиозного сражения выступают острейшие вопросы. Именно о них и заговорил я с Петуховым в первые минуты нашей встречи.