Смерть за хребтом - Белов Руслан - Страница 5

Вероятно, именно это маниакальное продолжение возымело действие на большинство участников зрелища – ужас, отвращение, смешанные с неприятным удивлением, читались в их глазах.

Однако один из них (его звали Масуд), толстощекий и здоровенный белудж, смог преодолеть эти чувства. Подойдя ко мне, он охватил лапой запястье моей левой руки и повернул так, как будто хотел измерить мой пульс.

Однако мой пульс был ему до лампочки: другая рука Масуда потянулась к лупе. Он схватил ее толстыми негнущимися пальцами и после нескольких неудачных попыток собирал-таки пучок солнечных лучей в самом центре внутренней стороны кисти...

Известно, что большие мужики нередко слабы в коленках. Не прошло и минуты, как шипение и запах горящей плоти остудили садистское любопытство Масуда. Дыра получилась совсем маленькой и на глазах затянулась.

Тут я должен заметить, что такие пыточные опыты не так уж болезненны, как может показаться городскому жителю. Еще в детстве, избавляясь таким образом от бородавок, я был удивлен безболезненностью этой операции. Много больше мучений доставлял мне пинцет Веры, когда она в порыве юношеского сострадания выкорчевывала седые волосы из моих усов.

Фокус удался. Разбойники оставили уши на месте. Посовещавшись, они забросили меня в кузов синей облупленной “Тойоты” и повезли в горы.

Машина долго петляла среди невысоких, выжженных солнцем холмов. Любуясь напоследок их верхушками, я жевал лепешку и вспоминал Верины пирожки.

Когда машина, наконец, остановилась, меня вытащили и поставили на ноги. Я пытался сказать что-нибудь остроумное или, по крайней мере, жизнеутверждающее, но получил сзади сильный удар в голову и отключился.

Очнулся я от нескольких подряд падений на землю – мои неблагодарные зрители, тащили меня вверх по склону горы, время от времени роняя. Уронив очередной раз, они некоторое время стояли, освещая объект падения большими китайскими фонарями. Почти у вершины они бросили мое безжизненное тело в глубокую яму.

И вот я здесь. Вполне закономерно.

3. Главное не открывать глаз. – Удавкин пожаловал... – Предсмертная проповедь...

Вспомнив свой путь в могилу, я несколько удовлетворился. Но поначалу никак не мог взять в толк, чем конкретно. Может быть, потому что вспоминая Удавкина, я, наконец, осознал, что он представляет собой весь мир, мир, в котором я никогда не мог найти себя. По крайней мере, надолго.

“Что же делать? – думал я, прислонившись лбом к холодному камню. – А, может быть, просто сойти с ума? Но в этой холодрыге не сойдешь... Но что это? Звуки??? Кто-то идет ко мне? Кто-то сбрасывает камни с двери?”

И тут же, как бы сверху, а может быть, с небес, раздался знакомый, подрагивающий от полноты жизни голос:

– Как поживаешь, Евгений?

– Сергей... Егорович? – удивленно спросил я, намеренно не открывая глаз.

“Если я открою глаза и увижу свет, и окажется, что это на самом деле Удавкин, – быстро промелькнуло в голове, – то моя могила станет еще и плевательницей. А в виде галлюцинации он будет весьма кстати. Будет с кем поговорить.

– Да, это я, – явно улыбаясь, ответил мой бывший напарник. С Фархадом. Напугал ты нас. Приоткрыли яму, а тебя нет... Дыра одна в полу. Сначала думали, что ушел ты. Но стон услышали... Здесь, оказывается, еще. А к нам вчера анализы пришли из ереванской лаборатории. В одной пробе из этого древняка золота полтора грамма на тонну. И меди почти два процента. А ты не глубоко зарылся? Слышишь меня?

– Слышу... Так вы заодно с ними?

– Заодно, не заодно... Какая тебе разница?

– Да так, интересно. И надо же как-то поддерживать нашу светскую беседу... – сказал я и попытался пожать плечами. Невозможность совершения этого спонтанного движения вернуло меня в мою ограниченную камнем действительность, и на минуту я замолк.

– Ты говори, говори, – попросил Удавкин, что-то отбивая молотком.

– А когда вы здесь... в этой яме моей, успели побывать?

– Да еще в прошлом году хозяева меня привозили. Когда приезжал в Захедан по контрактным делам... Сейчас надо еще проб добрать. Боюсь, как бы не повредить тебя... Свалю камень ненароком, а ты с мнительностью своей подумаешь что-нибудь гадкое.

– Ничего, ничего! Мне ничего... не повредит... Валяйте, бросайте! Сочту за честь...

– Да нет уж, я постараюсь осторожно. Вот сейчас только дверь эту уберем. Мы же ее только отодвинули. Ух, ты! Сколько ты здесь нарыл! Спасибо! А я думал, мне здесь придется покопаться. А ты уже все подготовил, только выбирай! Молодец! Похоже, ты застрял там?

– Ага! Намертво! Ни вверх, ни вниз... Подъемным краном не вытащишь...

– А далеко ты там?

– В пяти-шести... метрах...

– Не холодно тебе?

– Холодно...

– А ты не пробовал вылезти? – с заметной тревогой спросил он. – Поизвиваться? Подергаться?

– Пробовал... Но еще лучше застрял...

– Ну, тогда ничего! Не уйдешь, значит, по-английски, не прощаясь. Не оставишь старика одного с этим турком[9]...

– Не уйду...

– Хм... Так, значит, говоришь, не помочь тебе ничем? Жаль! Было бы лучше, если бы я мог тебе помочь...

– Чтобы... Чтобы я молил вас о помощи? Плакал... уговаривал... льстил?

– Вот так вот ты всегда. В жизни все, как в растворе, а ты кристаллизуешь... Да, вот еще что, Евгений... – продолжил он, прошуршав с минуту листами полевой книжки. – Хочу тебе посоветовать... Помочь, так сказать... Ты же философию любишь. “Ты можешь заснуть, и сном твоим станет простая жизнь!” Вот и вообрази себя Заратустрой в пещере, легче будет. И про жизнь свою непутевую думай... Вслух. Короче, сочини проповедь. Или пространное кредо. Все нам веселее будет образцы и пробы оформлять и описывать. Да и тебе полезно будет – поймешь, почему сюда, в эту яму попал... А я тебя, ха-ха, буду Black Заратустрой называть!

Сергей Егорович, почувствовав, что достает меня, довольно засмеялся и по-английски отдавал распоряжения Фархаду, спустившемуся в яму. Любое его резкое движение могло немедленно прекратить мое существование.

Осознав это, я потерял самообладание, задергался, стал кричать и извиваться. К вящему своему, впрочем, удивлению, удивлению, разинувшему рот за десятыми кулисами сознания: как же, столько молить о смерти, а когда она приблизилась и пытается достать твое горло холодными пинцетами костлявых пальцев, ты, оказывается, еще не готов, и алчешь отсрочки...

“Господи, обидно-то как. Всю жизнь вылезал, вылезал, вылезши, лежал на солнышке, пока... опять не попадал куда-нибудь. А может, в самом деле, изобразить из себя Заратустру... в пещере? Из этих, ведь, он краев. Как там у Ницше? “Мы достаточно слышали об этом канатном плясуне! Покажи нам его!” Проповедь придумать? И проповедовать самому себе... Да, самое время стать святым. Давно ведь мечтал... Здесь это легко – безлюдно, нет соблазнов. Ничего не осталось – даже тела не чувствую. Там – это невозможно. Там – жизнь... И на все любви не хватает... Начну, пожалуй, с чего-нибудь актуального.

...Не бойся боли души и тела. Боль – свидетельница бытия... Очисти душу – зависть и злоба сминают день и отравляют ночь, гнев и гордыня – пыль и сор, они закрывают солнце...”

– Ты помедленнее, Евгений! И погромче, – прервал меня глухой голос Удавкина. – Глуховат я стал, не все слова различаю. Ты с выражением говори.

– Сбили... вы меня! Тоже мне, массовик-затейник... А что, Фархад с вами?

– Со мной! И, знаешь, рад, посмеивается от радости. Загонял ты его. В обиде он. За то, что Рафсанду сказал, что не геолог он.

В самом деле, я говорил нашему иранскому шефу, что Фархад компьютерщик хороший, прекрасный даже, а геолог – никудышный. Не было у этого высокого, худого, улыбчивого иранца азербайджанского происхождения таких нужных в геологии страсти, азарта. Не загорался он.

А ведь любые геологические поиски – это детектив, остросюжетный детектив. Твой извечный соперник спрятался, лег на дно, схоронился глубоко в недрах земных. Или высоко в скалах под ползучими ледниками. Но разбросал повсюду вещественные доказательства, не мог не разбросать. И тебе надо их найти, собрать воедино, послать на анализы и, получив их, вынести приговор. И привести его в исполнение ножами бульдозеров, стилетами буровых скважин, скальпелями шахт и штолен!