В двух шагах от рая - Рощина Наталия - Страница 9

В первые мгновения она недовольно сдвинула брови, не открывая глаз. Потом укуталась в плед, надела тапочки и медленно побрела в коридор. Уже по пути терла слипающиеся глаза и, наконец, проснулась окончательно, посмотрев в дверной глазок: на лестничной площадке стоял Щеголев. Быстро открыв дверь, Маша увидела в его руке большую черную сумку. Этот увесистый груз и выражение лица Льва рассказали Пожарской все. Она могла не задавать вопросов, но все-таки спросила:

— Ты решился? — вопрос сопровождался очаровательной улыбкой.

— Да, я ушел от Юлии.

— Проходи, — Маша закрыла за Щеголевым дверь, искоса наблюдая за ним. — Наверное, тебе пришлось несладко. Скандалили?

— Нет. Она умная женщина и знает, что этим могла бы только усугубить положение. Мы расстались тихо, мирно, как воспитанные люди.

— Решение окончательное или еще есть шанс, вероятность обратного хода?

— О чем ты, Машенька?

— Неудачная реплика, извини. Проходи, чувствуй себя как дома. Эта фраза обрела новый смысл, не находишь?

— Да, наверное, — Лев оставил сумку в прихожей. Вошел в комнату и только теперь, внимательно посмотрев на Машу, понял, что разбудил ее. — Я поднял тебя с постели?

— Честно говоря, я собиралась проспать всю ночь, утро и подняться с постели не раньше двенадцати, — хитро сощурившись, произнесла Маша, приближаясь к Щеголеву.

— Я поломал твои планы, извини.

— Не извиняйся. Мои планы изменились к лучшему. Теперь я уверена, что завтра мне вообще не придется вставать с постели, — Маша подошла к нему вплотную и разжала пальцы, удерживающие плед на ее обнаженном теле. Мягко соскользнув, он упал к ее ногам. Она обвила его шею руками и поцеловала. — На кофе в постель я могу рассчитывать?

— И не только на это, — Щеголев почувствовал, что сейчас ему больше чем когда бы то ни было необходима близость с Машей. Только она поможет ему расслабиться, не думать о том, как круто он решил изменить свою жизнь. Он был в состоянии паники, лишающей его природной рассудительности, способности оценивать ситуации. Все оказалось не таким простым, как он предполагал: разговор с Юлей — только начало. На него обрушится столько проблем, справиться с которыми будет совсем не просто. Наташа не захочет больше общаться с ним как раньше. Она достаточно жесткий, бескомпромиссный человек — вся в него. Чему удивляться-то?

— Ты где? — прошептала Маша, увлекая его за собой на диван.

— С тобой, — так же тихо ответил он. — Я с тобой, Машенька.

Щеголев целовал Машу, отгоняя от себя назойливую мысль, пробившуюся сквозь туман, откуда-то издалека, от сердца: «Ты ничего не приобрел. Ты потерял все, что было смыслом твоей жизни долгие годы…»

Юлия Сергеевна который день не выходила из дома. Она потеряла счет времени, впав в безразличное ко всему состояние. Проплакав двое суток, она практически не вставала с дивана, на который перебралась с ковра спальни. Ей было невыносимо находиться там. В этой обновленной комнате все было наполнено воспоминаниями о счастье, которое должно было сопровождать ее до конца дней. Она всегда верила, что состарится вместе со Львом. Что настанет время, когда они, посмеиваясь над проделками молодежи, будут вспоминать о том, что согревало их долгие годы. Наступает возраст, когда остаются только воспоминания. Юлия считала, что это должно случаться со всеми только в глубокой старости. Она даже знала, как они будут замечательно смотреться вместе: худощавая седая старушка и статный пожилой мужчина. Ей досталась эта участь гораздо раньше. Ей чуть за сорок, и ее предал любимый человек. Предал безжалостно, грубо. Это не может носить другого характера, не может быть нежного расставания, не отягощенного обидами, отчаянием брошенной стороны.

Юлия Сергеевна никогда не примеряла на себя роль брошенной женщины. Но это случилось, и пока смириться с фактом было нестерпимо больно. Она ничего не ела, пару раз отпила воду из стакана, стоявшего рядом на комоде. Все время она то впадала в забытье, то лежала с открытыми глазами, глядя куда-то вперед, ничего не видя, не желая ничего видеть. Только в субботу днем пришлось общаться С Наташей. Дочь сама едва сдерживала слезы, хотя речь ее была полна решительных и оптимистических призывов. Она показала, что полностью на ее стороне, но для Юлии Сергеевны это не имело никакого значения. Она постаралась успокоить Наташу, перевела разговор на ее состояние. Едва найдя в себе силы довести разговор до конца, Юлия Сергеевна предупредила, что выпила успокоительного и хочет отдохнуть. Наташа запаниковала, сказала, что сейчас же приедет. Пришлось отговаривать ее. Юлия Сергеевна даже подумала, что уж лучше бы все от нее отказались. Тогда она была бы более решительна в своем желании свести счеты с жизнью. А так нужно клясться, божиться, что она собирается выпить только одну-единственную таблетку. На самом деле она не собиралась вообще ничего пить, просто хотела отключить телефон, чтобы исключить звонки подруг, друзей.

В понедельник она позвонила Наташе, пообщалась с ней, понимая, что дочь нуждается в покое. Они всегда перезванивались несколько раз на дню. Нельзя держать девочку в напряжении — ей сейчас волнения противопоказаны. В любом случае разногласия между родителями не должны отражаться на детях. Это всегда было непреложным правилом в их семье. Естественно, за долгие годы непростые ситуации возникали не раз, но отношения всегда выяснялись не на глазах Наташи. Юлия Сергеевна пришла в то расположение духа, когда хочется оставить добрые традиции, даже на обломках прошлого. Кажется, ей это удалось: Наташа не услышала в голосе матери обреченности первого дня.

— Мамочка, я люблю тебя.

— И я тебя, доченька. Скажи маленькому, что бабушка передает ему привет и целует, — разговоры о ребенке действовали на будущую маму лучше любого успокоительного.

— Обязательно. Ма?

— Что?

— Ты снова отключишь телефон?

— Нет. Я возвращаюсь, — тихо ответила Юлия Сергеевна.

— Вот и хорошо.

— Я на днях приеду вас проведать.

— Было бы здорово. Сева обязательно обыграет тебя в нарды.

— Пусть тренируется, проверим, — усмехнулась Юлия Сергеевна. Она понимала, что дочь будет говорить о чем угодно, только бы вывести ее из того состояния, в котором она пребывала с уходом отца. Нужно было поддержать игру, в которой нуждались обе. — Целую тебя.

— До свидания, мамочка. Ты самая лучшая!

— Спасибо. До свидания, девочка.

Потом Юлия Сергеевна позвонила своей подруге, Жене Котовой, работавшей заведующей отделением в районной больнице. Женя была домашним доктором в семье Щеголевых. Впервые за долгие годы дружбы Юлия Сергеевна позволила себе воспользоваться ее служебным положением.

— Женечка, ты знаешь, я никогда не обращалась к тебе с подобной просьбой, — стараясь, чтобы голос ее не дрожал, не выдавал состояния, в котором она находилась, сказала Юля. — Заранее прошу прощения.

— Говори, дорогая, я слушаю.

— Мне нужен больничный хотя бы на три дня. Очень нужен.

— Хорошо, — в голосе Котовой послышалось замешательство. — Может быть, мне приехать?

— Не сейчас, Женечка. Мне нужно побыть одной. Не обижайся, ладно?

— Ну, что ты, Юлечка. Значит так, я открою его с сегодняшнего дня. В среду приеду, запиши вызов с повышенной температурой, кашлем.

— Спасибо.

— Не подведи меня, подруга.

— Женечка, я благодарна тебе, — закрыв глаза, Юлия Сергеевна запрокинула голову назад. Широко раскрыла рот, хватая воздух, задыхаясь от подступающих рыданий.

— Не стоит. Держись.

Казалось, Женя поняла ее без лишних слов. Нет ничего удивительного — они знакомы больше тридцати лет, со школы. Котова знала, что Юлия никогда не позволяла себе раскисать, ни при каких обстоятельствах. И если это все-таки произошло, на то есть веские причины. Они обязательно поговорят об этом, но позднее, не сейчас. Пока ей нужно одиночество. Оно — ее единственное лекарство. Сейчас есть только она и ее ощущения — весь мир словно перестал существовать для нее. Это было пронзительно-горькое состояние растворения в собственном отчаянии. И в этот момент Щеголева думала, что никогда не сможет выбраться из него.