Личное счастье - Воронкова Любовь Федоровна - Страница 39

– Ну уж не говори! – сказала другая, черненькая, веселая, с ярко-красным ртом и веснушками на носу. – Человеку без людей всегда скучно.

– Пойдем-ка с нами на свеклу! – подхватила и третья. – Блоху будем ловить! А чего одной-то бродить по лесу? Одичать можно!

Тамара гордо посмотрела на эту маленькую, худенькую, живую, как пичужка, девчонку.

– Я не умею ловить блох, – сказала она, – нас этому в школе не учили.

– Не умеешь – так научим! – весело закричала эта «пичужка». – Нас тоже этому в школе не учили, а мы вот умеем же!

Тамара сделала движение, желая показать, что хочет идти дальше. Но девушки будто не заметили этого.

– Да ты не стесняйся, ты у нас не чужая!

– Ты комсомолка? В нашу организацию будешь вступать?

– А надолго приехала? На все лето? Или насовсем?

– У нас разные кружки есть, весело!

– Мы спектакли очень часто ставим…

– Данте мне пройти! – холодно, с неподвижным лицом сказала Тамара.

Девушки удивленно переглянулись.

– Дайте ей пройти, – обратилась к подругам та, что шла впереди, и Тамара заметила, как мгновенно у нее пропала улыбка.

Девушки молча расступились, и Тамара, не оглядываясь, ровным шагом пошла дальше.

– Это, оказывается, барышня, – насмешливо протянула «пичужка», – а я думала – человек!

Все дружно рассмеялись. Этот смех еще долго был слышен Тамаре, все в ней кипело.

«Противные, грубые! – шептала она про себя дрожащими губами. – Как они смеют! От зависти всё, я знаю!»

Настроение было испорчено. Солнце по-прежнему грело и озаряло землю, янтарные купальницы по-прежнему светились в высокой траве, березовые ветки по-прежнему ласково шелестели над головой… Но Тамара уже не видела во всем этом ни красоты, ни радости. Она вышла на грейдер и направилась домой. Вот она расскажет обо всем отцу, пускай он их накажет хорошенько. Тогда они узнают, человек она или не человек!

В квартире было пусто и как-то особенно тихо. Над букетом полевых цветов жужжала залетевшая в открытое окно пчела. Где-то далеко звучал голос виолончели – верно, в клубе включено радио. Герани на окнах радовались солнцу. Тамару охватила отчаянная скука.

– Ну что мне делать? Ну что мне делать? – со слезами сказала Тамара. – Ну что мне тут делать?

Взяла книжку, улеглась на тахту. Через десять минут она отбросила ее – Тамара никогда особенно не любила читать, она не способна была увлечься вымыслом, как бы ни был он правдив и прекрасен, ее не могли взволновать судьбы людей, о которых рассказывает писатель. Все выдумки, все пустяки. «Войну и мир» она ни разу не раскрыла – ну ее, толстая какая, когда ее прочтешь? Шекспир тоже… Да и кто же читает пьесы? Их можно посмотреть в театре или в кино. Девчонки, се подруги, плакали над Оводом – непонятно, как это можно плакать над книгой? Ведь Овода выдумала Войнич, он же но живой человек, чтобы над ним плакать! Да и мало ли над чем плачут девчонки. Смотрели «Балладу о солдате» – плакали. «Летят журавли» – тоже плакали. А Зина Стрешнева – так та даже и на «Чапаеве» плакала; а что плакать, когда известно, что Чапаев умер давным-давно, а на экране вовсе и не Чапаев, а Бабочкин!

И вот теперь взяла книгу с отцовской полки. Чехов. Отец читает Чехова! Но ведь он же давно прочел всего Чехова – и вот почему-то читает снова. Тамара вообще не могла понять, как можно читать Чехова. Такая скука! А вот отец не только читает, он перечитывает! Непонятный человек ее отец, старомодный какой-то.

Тамара закинула руки за голову. Однако что же ей все-таки делать?

Вспомнились веселые дни на даче у Олечки. Как интересно там было, сколько народу приезжало туда, как они там дурачились, играли, танцевали!.. И снова встал перед ней Ян Рогозин, красивый, любезный, с затаенной грустью в глазах. Гамлет!

И тут же опять – пьяная фигура, косматые волосы, отвратительный, мерзкий хохот…

О нет, нет! Не надо, не надо! Хоть бы поскорей пришел отец и они бы наконец поговорили. Тамара совсем не видит его: все занят, все занят, все занят!

Занят, а, однако, успел собрать букет цветов и поставить в кринке на свой письменный стол. Желтые лютики и лиловые колокольчики светились под солнечным лучом. Желтое и лиловое – ишь ты, ее отец, оказывается, понимает, какие цвета идут друг к другу!

И вдруг неожиданная догадка заставила Тамару нахмуриться. Да уж сам ли он собрал такой букет? Не женщина ли рвала для него эти цветы? Сероглазая «агрономша» с обветренным лицом и печально изогнутыми бровями. «Хороший, хороший человек, умница!..» Хоть бы раз в жизни он сказал так о ее матери!

Соседка истопила плиту, приготовила обед. Надо бы накрыть на стол к приходу отца. Но как узнаешь, когда он придет? Тамаре лень было возиться с кастрюлями и тарелками. Притом же кастрюли горячие, только руки портить.

Тамара встала с тахты. Расхаживая по комнате, она то и дело подходила к прелестному желто-лиловому букету.

– Конечно, она, – твердила Тамара с нарастающей неприязнью. – Подумаешь, цветочки дарит! Травы какой-то набрала… Очень красиво – трава в кринке! Мало ей гераней!

Тамара схватила кринку и выплеснула за окно воду вместе с лютиками и колокольчиками. Она никому не позволит хозяйничать в их доме!

Отец пришел вечером. Свежесть полей, росы, теплоту вечерней зари, радость большого труда – все это принес он с собой в белые комнатки.

– Дочка, есть хочу! – закричал он еще с порога. – Скорей накрывай на стол!

Тамара сидела с вышиванием, которое привезла с собой. Она смущенно посмотрела на отца.

– А что накрывать? Обед же холодный. Плита остыла.

– Вот тебе раз! – засмеялся отец. – Обед холодный!

– Да, холодный. Пришел бы раньше, так теплый был бы.

Но хорошее настроение отца нельзя было испортить ни холодным обедом, ни холодным тоном, каким говорила с ним Тамара.

– Раньше не мог, дочка. Так поставь же поскорей на керосинку наш холодный суп, а я пока умоюсь.

Тамара, не отрываясь от вышивания, чуть пожала плечами.

– Вот еще – с керосинкой возиться! У нас же всегда был газ, ты забыл, папа!

Отец с любопытством посмотрел на нее, как на диковину.

– Шестнадцать скоро – и тебе трудно зажечь керосинку? Или ты вообще не желаешь ничего делать?

– Но, папа, она же керосином пахнет. Все руки…

– Ах, руки! – вспылил отец. – Белые руки нельзя запачкать! Да для чего это ты их бережешь, интересно? Ее руки! Что же, ты собираешься всю жизнь дела чужими руками делать?

– А почему же тебе агрономша не разогревает? – не глядя на отца, спросила Тамара. – Букеты дарит, а…

Отец стукнул ладонью по столу:

– Молчать!

Тамара вскинула на него потемневшие глаза. Она хотела еще сказать что-нибудь пообиднее, но, увидев лицо отца, испугалась. Так он однажды, доведенный до ярости, закричал на ее мать, а потом молчал несколько дней, не в силах победить свое отвращение к ней. Неужели отец так же поступит и с Тамарой?

Побледневший, с горящими черными глазами, он с минуту молча и как-то странно, словно не узнавая ее, глядел на Тамару. Потом, не сказав ни слова, надел свою серую выгоревшую кепку и ушел.

– А что ж обедать? – крикнула ему вслед Тамара.

Но дверь уже захлопнулась. Тамара подбежала к окну:

– Папа! Обедать…

– В столовой пообедаю, – ответил отец не обернувшись.

Тамара вытащила из-под кровати чемодан и принялась кидать в него свои платья, шарфики, чулки… Домой! Лучше самой кричать на кого-то, чем будут кричать на тебя!

…Поздно вечером, когда затихло село и только гармонь и песни бродили по улицам, Николай Сергеевич и Тамара сидели и разговаривали, мучительно стараясь понять друг друга.

– Что ты думаешь делать дальше? – пытливо вглядываясь в красивое хмурое лицо Тамары, спросил отец.

– А что мне делать? Учиться буду, – ответила Тамара, перебирая оборку на платье.

– Ты хочешь получить специальность? А какую?

Тамара высоко подняла брови:

– Откуда я знаю – какую? Какой ты странный, папа!