Сердце Дьявола - Белов Руслан - Страница 24

– Сказал, что Чернов его посылает за тубусом каким-то... С очень нужными картами, – сказал Поле-Куликовский, доставая следующую бутылку из лежащего под столом рюкзака.

– Послал бы их на ... подальше. Ну, эти геологи! Вечно под ногами путаются...

Савватеич с Сидневой, замученные, залепленные рудничной грязью, явились в Белый дом в восьмом часу вечера. Войдя в комнату, Лида забегала глазами по столу и, увидев одну лишь основательно початую бутылку, расстроилась. Но Поле-Куликовский, показав ладонью "Счас будет!" немедленно погрузился под стол и тут же вынырнул с двумя бутылками "Пшеничной".

Ольга, решив, что после такого тяжелого дня сто граммов никому не повредят, возражать не стала. И напрасно – Сиднева выела сразу двести. Этой дозы, вкупе, конечно, с последующими тремя, хватило, чтобы не толерантная к алкоголю Ольгина компонента отключилась и не вякала до самого утра.

Житника за стол не пригласили – техническое начальство всегда пило с геологами врозь (менталитет не тот, болтают много и не о том, да и просто не уважают). Он явился сам и встал в дверях, но никто на него и не посмотрел. Савватеич сконфузился, порыскал глазами по комнате и, приметив свободный стул, предложил Житнику взять его и присесть рядом с собой. Житник подошел к стулу, переместил с него на кровать офицерскую полевую сумку Аржакова и ватник Сидневой и ледоколом втиснулся в щель между Поле-Куликовским и Савватеичем.

– Ты расскажи лучше как баня у тебя сгорела, – по-прежнему не обращая внимания на Житника, попросил Поле-Куликовского Аржаков. – Все по-разному рассказывают...

– Он до утра рассказывать будет, давайте лучше я! – загорелась уже горящая изнутри Сиднева.

И, жестикулируя и играя лицом, начала рассказывать:

– Идет как-то Поле-Куликовский по базовому лагерю поздним вечером и видит, что баня загорается. Пошел он в нижнюю землянку к проходчикам и говорит тихим голосом: "Ребята... баня горит..." А проходчики, естественно, в тысячу режутся в состоянии сильного душевного волнения и на такой малохольный призыв – ноль внимания. Постоял, постоял Поле-Куликовсий рядом с ними, выглянул, увидел, что баня уже вовсю полыхает, и опять говорит проходчикам: "Ребята... баня горит..." А те отвечают: "Ты что, начальник, стоишь? Садись, давай! Наливай, вон, чаю". И опять за тысячу. Поле-Куликовкий сел на предложенное место и говорит: "Ребята, баня горит..." А проходчики торгуются: 80, 100, 140, 160... И тут дверь землянки срывает с петель – это главный механик Генка Кабалин заорал на улице: "... ... вашу ... бога ... душу ... мать ... ... горит!!!" Проходчики тут же побросали карты, выскочили и быстро потушили, то, что к тому времени еще не сгорело...

– Да, командного голоса тебе не хватает... – отсмеявшись, сказал с укоризной Аржаков Поле-Куликовскому. – Имей в виду, Мазитов об этом знает...

– На участке 351,5 – 472,8м уклон штольни достигает одного градуса сорока пяти минут... – встрял Савватеич, покашляв. Он был несколько придавлен показным равнодушием членов комиссии к результатам его сегодняшней деятельности.

– В самом деле? – просиял, дурачась, Аржаков. – Что ж, придется снимать рельсы и задирать почву выработки...

И зашептал что-то на ухо сидевшей рядом Сидневой. Та, кусая розовощекое яблоко, покивала. Житник, что-то заподозрив, всем своим сознанием устремился в их сторону, потерял бдительность и механически выпил появившийся откуда-то справа брызжущий полнотой жизни стакан водки.

– В восточном штреке уклоны тоже завышены, – продолжил Савватеич.

– Да ладно тебе, заладил – уклоны, уклоны. – На, лучше поешь курочки жареной...

Савватеич начал есть. Житника завалило – стакан водки всегда валил его на бок, а он выпил уже два. Сиднева курила, внимательно разглядывая Савватеича. Володя Абрамчук, чуть склонив голову на бок, смотрел в ночное окошко и думал о жене и двух своих мальчиках, дожидающихся его в четырехметровой барачной комнате. Поле-Куликовский, откинувшись на спинку стула и раскинув в стороны вытянутые ноги в туристических ботинках 47-го размера, флегматично подозревал, что вряд ли ему удастся удержаться в начальниках разведочного участка до своего первого трупа[26] и придется соглашаться на горного мастера или опять устраиваться в своем домоуправлении на должность второго заместителя главного инженера. А Аржаков смотрел на часы – он договорился с дизелистом, что ровно в 10-30 тот вырубит свет по техническим причинам...

Когда свет погас, Аржаков зажег керосиновую лампу и налил по стакану на посошок. Выпив, члены комиссии подхватили Житника и, пожелав спокойной ночи Савватеичу и Сидневой, ушли спать в комнату заведующей складом Нины Суслановны (завскладом в силу своего высокого положения проводила полевой сезон в сухом и хорошо отделанном Белом доме, а не как геологи и работяги в землянках разной, в зависимости от положения, степени сырости и гнилости).

Оставшись наедине с миловидной женщиной, Савватеич не знал, что делать. Лида же, не обращая на него внимания, расстелила на одной из кроватей спальный мешок, вложила в него вкладыш, не спеша переоделась в беленькую ночную рубашку с маленькими голубенькими цветочками и пошла в "предбанник" чистить зубы.

Когда Сиднева вернулась, Савватеич уже лежал в своей постели. Лида села к оставшемуся неубранным столу, порылась в отощавшем рюкзаке Поле-Куликовского, нашла там бутылку "Жигулевского", обрадовалась и, открыв ее о край стола, принялась попивать прямо из горлышка. Вообще-то Сиднева давно была на автопилоте и все, что она хотела, так это лечь к Савватеичу и с клубящихся облаков опьянения насладится любимым своим десертом, то есть обычной для мужиков шестого десятка неуверенностью: "Получится? Не получится? Встанет? Не встанет?". Ей с детских лет нравились лежать рядом с мужчинами, которые не могут или боятся, что не кончат, что член опадет в самый неподходящий момент. Хотя Венцепилов и бил ее, если у него не получалось, но боль от побоев никогда не покрывала этого удовольствия, наоборот, она, контрастируя, увеличивала его...

...В общем, Сиднева была на автопилоте, а автопилот предписывал ей говорить о деле.

– Слушай, ты, верный ле... лелинец, – начала она откровенничать, оставив на потом немного пива на донышке бутылки. – Знаешь чего в экспедиции о тебе говорят?..

– Пусть говорят, – пробурчал Савватеич из-под одеяла.

– Так вот, люди говорят, что ты это затеял, чтобы стать главным диспетчером экспедиции...

Савватеич дернулся, но продолжал молчать.

– И, похоже, ты на правильном пути... Но люди сомневаются: может ты и в самом деле коммунист? Назначат тебя, а ты за старое?

Савватеич продолжал молчать и после того, как Лида, допив пиво, легла к нему под одеяло. И даже не отодвинулся. Это неприятно удивило Сидневу: Неужели не будет десерта?

Она приподнялась на локте и внимательно посмотрела главному маркшейдеру в глаза. "Нет, мой!" – удовлетворилась она страхом, вовсю распиравшем глазные яблоки пятидесяти пятилетнего мужчины. И прижалась к нему упругой, не кормившей еще грудью...

Когда Савватеич, наконец, поверил, что эрекция вполне возможна, и, может быть, даже неизбежна, в дверь мощно забарабанили. А когда Савватеич увидел все происходящее глазами начальника экспедиции и (о боже!) Управления, щеколда оторвалась, и в комнату ворвался свирепый на вид Житник. По его глазам Лида поняла, что Аржаков шептал на ухо и ему, и что спектакль по охмурению главного маркшейдера продолжается. И, взяв с тумбочки голубенькую пачку "Ту-134", перевалилась к стене через оцепеневшего от страха Савватеича и, не обращая более ни на кого внимания, закурила.

"Житник – самец... – думала она, выпуская колечки дыма к заплесневевшему фанерному потолку. – Воткнет сразу и раз пять. Утром вся в синяках буду". И, проводив глазами уходившего из комнаты Савватеича, вспомнила одноклассников, насиловавших ее на холодном деревянном полу физкультурного зала. "Маты ведь мягкие были... А они – на полу... Мальчишки..."