Кровавые жернова - Воронин Андрей Николаевич - Страница 28

– Ты, Краснов, конченый маньяк.

– Когда Марина меня называет по фамилии, я возбуждаюсь, словно мы не муж и жена, а чужие люди. Словно она в налоговой инспекции работает и на меня глаз положила. У тебя, –Антон, налоговый инспектор женщина или мужчина?

– С меня пожарного инспектора хватает.

Другие на проституток меньше тратят, чем я на него.

От мужских разговоров Марину коробило.

– Я посплю, – сказала она, забираясь с ногами на большое, как офисный диван, кожаное сиденье джипа. Ее отражение исчезло из зеркальца заднего вида, и Антон попытался убедить себя, что Марины нет рядом. Странное это было состояние. Он приподнял стекло, оставив лишь маленькую щель, в которую со свистом врывался воздух.

«Какого черта я поехал? – подумал он, чувствуя, как сгорают нервы. – Я ехал, чтобы расслабиться, а вместо этого такой напряг».

Он закурил. Держал сигарету под приборной панелью, наблюдая за потоками дыма, как за изменчивыми облаками. В извивах дыма ему чудилась то кудрявая овечка, то танцующая обнаженная женщина, то дерево.

– Грустный ты какой-то.

– Водки выпью, повеселею.

– А вот водки у меня и нет. Ты же знаешь, я белую не люблю. Коньяк и вино.

– В деревне я самогонку найду, – мечтательно произнес Полуянов.

– Бр-р-р, – сказал Краснов, – как ты эту гадость пить можешь?

В зеркальце заднего вида вновь возникло лицо Марины с широко открытыми глазами. Она впервые узнала, что ее любовник – любитель народного напитка.

– Ничего вы в самогоне не понимаете, – с видом знатока произнес Полуянов, – потому как городские. Вы никогда настоящего самогона не пили.

– Ты хочешь сказать, от него голова не болит?

– Он же мутный, – вставила Марина.

– Как спирт с водой, – добавил Краснов.

– Вы только дрянь пили, которую на продажу делают. А самогон для себя – это целое искусство. Лучший самогон – из варенья.

– Я слыхала, что хлебный.

– Смотря для какого события. Если на поминки, то, конечно, лучше хлебный, – продолжал рассуждать Полуянов, – он и забирает медленнее, и хмель больше держится. Если же с друзьями пить, то лучше всего выгнанный из черносмородинового варенья. Куда там «Абсолют» – жалкое подобие!

Краснов облизнулся:

– Полуянов, угостишь?

– Если найду в деревне. Не сезон еще для варенья, если кто и выгнал, то сам выпил.

– Закусывать чем самогон надо, Антон? – Марина тронула его за плечо.

Прикосновение было нежным, хотя и быстрым.

– Это извращение – закусывать самогон луком, – убежденно произнес Полуянов. – Такое могут себе позволить механизаторы и пастухи. Настоящие же знатоки самогона закусывают квашеной капустой.

– По мне что лук, что квашеная капуста, что чеснок – один черт.

– Можно еще холодцом и уж на самый крайний случай солеными грибочками, но ни в коем случае не маринованными, потому как весь вкус собьется, букет уйдет.

– В самом деле? – переспросила Марина.

– У хорошего самогона, как и у хороших духов, стойкий аромат.

– И шлейф, наверное, длинный, – вставил Краснов. – Если ты угостишь ее самогоном, я за нее не отвечаю. С нее и бокала вина бывает достаточно. Выпьет и к чужим мужьям пристает.

– Не ври, Краснов, не было такого. К тому же Антон не чужой.

Полуянов сглотнул слюну и подумал, что неплохо бы привезти из деревни большую бутыль самогона и под настроение выпивать по маленькой в московской квартире.

«Обязательно закажу, чтобы сделали. Одну бутыль из черносмородинового варенья, вторую – хлебную. Прямо сегодня и закажу. Церковный староста отличный самогон гонит, аппарат у него древний, еще с пятидесятых годов функционирует, без всяких новомодных наворотов. Деревянное корыто, в корыте змеевик из обычной железной трубы. Если змеевик из нержавейки, самогон странный привкус имеет, словно в аптеке его купил. Для хорошего самогона хорошее зерно нужно, отборное. И брагу на родниковой воде староста ставит. Святой источник – святой продукт».

Джип съехал с дороги на проселок.

– Как я этого не люблю, – забурчал Краснов. – Закрой окно, иначе сейчас на обивке пыли нарастет, да и на морде тоже. Правильно кто-то из умных сказал: «Россия – страна раздолбанных дорог и дураков».

– А мне нравится, – мечтательно произнес Полуянов. – Я по этой дороге в детстве босиком ходил.

– Оно и видно.

– Что тебе видно? – спросила Марина.

– Обувь теперь нигде не может купить, растоптал себе сорок пятый размер.

– Ни хрена вы не понимаете, выросли на асфальте. Идешь утречком босиком по росистой траве, а потом по песчаной дороге. Роса холодная, песочек тепленький, на ноги налипает…

– Может, машину остановить, и ты до деревни пешком пошлепаешь, пилигрим чертов?

– Это мечты, – вздохнул Полуянов. – Разучился я босиком ходить. Иногда только во сне вижу себя бегущим по траве. Куда бегу, зачем – не знаю. Кажется, вот уже добежал, за лесом, за рощей, за домом что-то ждет меня.

И просыпаюсь. И обязательно что-нибудь хорошее случится.

– Сегодня ты во сне босиком бегал?

– Нет, давно уже этот сон не снился.

– Самогоночки выпьешь – приснится.

– По деревне потише, не гони, – попросил Полуянов, – кур передавишь.

Краснов посмотрел на машину у поповского дома.

– Недешевую тачку ваш поп купил. А приход у него бедный. Откуда только деньги?

– Не его это машина, номера московские.

В деревне не задерживались. Дорога огибала пригорок с церковью, кладбищем, старыми липами, шла вдоль реки и упиралась в стройку.

– Ты смотри, работают! – изумился Краснов. – А я-то думал, здесь все пьяные валяются, пятница все-таки.

Гудел экскаватор, из ковша высыпался черный мокрый торф.

– А ты говорил, врут.

– Я не говорил, что торфа нет, я говорил, там двух метров не наберется.

Были уже возведены стены гостиницы и ресторана. Экскаватор выгребал котлован под закрытый бассейн. Экскаваторщик широко улыбался, довольный тем, что хозяева стройки застали его за работой. Он сел за рычаги всего полчаса назад, да и то только потому, что его собутыльник Грушин поехал в деревню за самогоном. Завернутая в газету закуска лежала под сиденьем. Она представляла собой пол-литровую банку квашеной капусты, закрытую пластиковой крышкой, пучок зеленого лука и половину формового хлеба. Экскаваторщик, чтобы перебить запах, сунул в рот зеленое перо и принялся его жевать.

Джип подкатил прямо к котловану и замер как вкопанный. Экскаваторщик высыпал из ковша торф и, не глуша двигатель, спрыгнул на землю.

Марина, едва вышла, сразу же зажала уши ладонями.

– Заглуши! – крикнул Полуянов.

– Что? А, понял…

Мгновенно воцарилась тишина, и стало слышно, как журчит вода в источнике.

– Хозяин объявился! – сообщил экскаваторщик и, отряхнув руки, вытер их о штаны, словно с ним кто-то собирался здороваться за руку.

Полуянов и Краснов всегда держали дистанцию со строителями. Сегодня руку пожмешь, а завтра пить вместе предложат. За руку здоровались и выпивали только с прорабом.

– Петрович где?

Экскаваторщик посмотрел на небо, словно Петрович порхал где-то в облаках. Полуянов и Краснов чисто машинально тоже закинули головы. В небе кружил ястреб.

– Петрович постираться пошел на речку, помыться. Выходные все-таки.

– Остальные где?

– С утра все были. Раствор вышел, мужики решили новый не забалтывать. Мы сегодня рано начали, с рассветом.

Краснов деловито подошел к стене и провел пальцами по шву между кирпичами. Раствор был свежий.

– Ты смотри, точно работали. Найди прораба.

Прораба Краснов недолюбливал. Петрович был прорабом советской закваски, старым, прожженным. Поймать его на чем-либо было невозможно, все у него сходилось, каждой цифре он мог придумать объяснение.

Отыскал его Полуянов. Он любил пристраивать на работу в свою фирму родственников, друзей, знакомых. Петрович приходился каким-то дальним родственником секретарше Нине, она его и рекомендовала. Жил он в Лихославле, куда наведывался только на выходные. В будние дни ночевал в строительном вагончике, договорившись с Полуяновым.