Клуб маньяков - Белов Руслан - Страница 49

Тащить почти двухпудовый камень после дня работы в пекле было тяжело, но все же мне достало сил всю дорогу сотрясать пустынное пространство маловысокохудожественным пением песен о золоте. Больше всего досталось словам «Люди гибнут за металл, Сатана там правит балл».

Сатаной я чувствовал самого себя. Сатаной, который непременно вырвет из объятий земли несметные богатства, вырвет, кинет их жадным и озабоченным, а сам потихоньку смоется на комиссионные в Париж. Со своей любимой женщиной.

Вечером я рассказал Лейле о своей находке. Она уже понимала по-русски, а я значительно расширил свой запас персидских слов.

– Эти копи, как и наш кишлак, называются Чехелькуре. Они принадлежат вождю нашего племени Ахмад-шаху, – сказала она, помогая мне умываться. – Ты должен непременно поставить его в известность. И пусть он решает. Не проси у него ничего. Он сам даст, если сочтет нужным.

Я знал вождя нашего племени. Высокий, грузный, скуластый, щекастый и непосредственный, как все белуджи. Он как-то заезжал в наш кишлак на белом «Мерседесе», заезжал посмотреть на русского геолога, решившего стать членом его племени. Я ему понравился, и он обещал мне покровительство и вид на постоянное жительство (под чужой фамилией, естественно).

– Хорошо, поедем к нему послезавтра, – согласился я. – А завтра я должен кое-что сделать.

На следующий день я раздробил принесенный с гривки камень и отмыл сульфиды у колодца, вырытого в днище пересохшего ручья, отмыл в простом эмалированном тазике.

Сульфидов набралось около двух килограммов. Оставив их сушиться на куске целлофана, я раздробил до пыли загодя принесенный двухкилограммовый кусок арсенопирита. Дробить приятно пахнущую чесноком породу мне помогало все сбежавшееся к этому времени мужское население нашего кишлака – целых три человека.

Завершив дробильные работы, я занялся сооружением горна и простейших мехов. В этом тоже приняло участие мужское население и потому много времени мне не потребовалось. Труднее было с топливом, но с ним помогла Лейла, сказавшая, где можно найти ведро каменного угля (женщина она запасливая). Лейла же нашла толстостенную глиняную миску, в которой я мог пережечь полученные пробы.

После основательного пережигания вес каждой из проб уменьшился в несколько раз. При помощи заполненного водой кувшина с узким горлышком я отмерил равные объемы пережженных арсенопирита и шлиха чехелькуринской руды.

Затем я взвесил огарки на рычажных весах (чего-чего, а точных весов у нас, наркодельцов хватает) и с удовольствием выявил, что удельный вес пробы из Чехелькуре оказался почти на десять процентов больше чем удельный вес пробы из жилы арсенопирита. И это притом, что более половины чехелькуринской пробы состояла из халькопирита, который на треть легче арсенопирита.

Из всего этого следовало, что сульфиды из Чехелькуре просто набиты каким-то тяжелым металлом. И не банальным свинцом, который почти весь ушел в дым при пережигании, ни чем-нибудь еще, а именно золотом. Если, конечно, я не ошибся при определении объемов пережженного материала. Или еще в чем-то.

На следующий день я поехал с Лейлой к вождю племени. Он жил в Заболе, в большом красивом доме комнат на тридцать.

Лейла, очутившись в апартаментах вождя, была ошарашена их царским великолепием. Ей никогда не приходилось бывать в богатых забольских особняках, изнутри почти ничем не отличающихся от особняков обеспеченных европейцев. Та же искусная отделка, та же дорогая мебель, те же персидские ковры, вот только картин и скульптур практически нет. И море живых цветов и растений.

Нас приняла одна из жен вождя по имени Гюль, что означает цветок. Эта пленительная, стройная женщина в открытом обтягивающем платье очаровала меня.

В Иране только на улице женщины обязаны ходить с ног до головы закутавшись в черное. А дома или в гостях у друзей они вольны натягивать на себя что угодно, хоть один легкомысленный бантик на лодыжку. Если, конечно на то есть воля мужа.

На короткое, обтягивающее платье, явно всего месяц как из Парижа, воля у вождя Ахмад-шаха была. И Лейла не могла спустить глаз с необычно, что необычно – волшебно одетой женщины. Заметив, как очарована девушка ее видом, Гюль рассмеялась и увела гостью на женскую половину.

Вождь появился сразу же после ухода Лейлы. Он хорошо говорил по-английски (и еще по-французски и по-итальянски) и прекрасно меня понял. Покрутив в руках огарки чехелькуринской руды, он сказал, что завтра же отправит их на химический анализ в Тегеран. И заверил убедительнейшим образом, что если образцы действительно содержат промышленное золото, то я буду назначен начальником прииска, причем с европейским окладом. Это было не менее сто тысяч долларов в год, и я немедленно согласился.

В течение следующих нескольких минут мы договорились, что я с завтрашнего же дня начну изучение месторождения с отбором проб и картированием. Для проведения работ вождь обещал выделить мне совсем неплохой ноутбук (портативный компьютер), машину и двух рабочих с шанцевыми инструментами. О заработной плате он ничего не сказал, а я, памятуя о замечании Лейлы, не спросил.

Когда с делами было покончено, вождь пригласил меня отобедать.

– Час назад на кухню принесли только что выловленную рыбу, – сказал он, провожая меня в столовую. – Держу пари, что вы никогда не ели рыбу по-забольски.

Я ел карпа по-забольски. И знал что это блюдо необычно вкусно. И еще я знал, что стол будет ломиться от яств и моему желудку после более чем трехмесячного сидения на более чем скудной диете придется весьма тяжело. И еще я знал, что, несмотря на сухой закон на столе непременно будут нетерпеливо топтаться бутылка виски (1,0), бутылка мартини (1,0) и бутылка (0,7) какого-нибудь дорогого французского вина. И никто, кроме, естественно, меня, на все это претендовать не будет. И потому я не слушал светской болтовни вождя, а думал, с чего начну и чем кончу. К тому времени, когда меня усаживали за стол, я уже решил опустошить бутылки в том порядке, в котором они перечислены выше. И сразу же потянулся к бутылке «Синего лейбла».

Но рука моя застыла в воздухе – в дверях столовой появилось... появилось женщина-солнце... Появилась Гюль. Небесная гурия в длинном серебристом платье с ошеломляющим декольте на спине (помните девицу высокого блондина в черном ботинке?). Божественная фигурка. Черные, струящиеся волосы. Нежное лицо, чуть тронутое косметикой. Пухлые, страстные губки. Очаровывающая, чуть растерянная улыбка...

Пока я смотрел на нее с раскрытым ртом, она сказала что-то своему владыке. Тот усмехнулся, кивнул, уселся на стул лицом к двери и хлопнул в ладоши.

И появилась моя пастушка. Такая, что Гюль со всей ее красотой просто растворилась в воздухе.

...Лейлой, совершенно преображенной произведением, несомненно, одного из лучших модельеров Европы или Америки, можно было любоваться вечность. Но я смотрел всего секунду. Она выглядела так, что сразу же становилось понятным, что эта девушка – явление во Вселенной единичное. И необычайно целостное, такое целостное, что никому не пришло бы в голову отдельно оценивать ее фигурку, ее обнаженные руки, ее грациозную шейку, ее платье и туфельки, наконец.

Я смотрел на нее всего секунду. По истечении ее мое сердце крест-накрест полоснула необъяснимая тревога, я обернулся к вождю и увидел лицо человека, неожиданно обнаружившего изумруд в своем ящике для безделушек.

...Когда я, уже почерневший от недобрых предчувствий, вновь посмотрел в сторону двери, Лейлы и хозяйки дома в ее проеме не было... И я продолжил движение, прерванное мною в момент появления Гюль, то есть приблизил к себе бутылку с виски. Налив стаканчик, поднял глаза на вождя, с тем, чтобы выпить в его честь.

И увидел лицо человека искренне мне сострадающего.

«Ты понимаешь, что это девушка не для тебя, – говорили его улыбка, его глаза. – Что ты сможешь для нее сделать? Надуть ее пару-тройку раз? На мои деньги свозить на трехзвездочные курорты Кипра и Египта? Купить пакистанских и корейских тряпок на рынке?»