Как я таким стал, или Шизоэпиэкзистенция - Белов Руслан - Страница 5

Что вынудили сделать?

Вынудили надругаться над человеком, таким же, как я, человеком. До этого мне и в голову не приходило, что ближнего можно оскорбить предумышленно.

Но не тогда я стал таким, или начал становиться таким – иначе этот случай, скорее всего, не запомнился бы. А он запомнился, он въелся в меня, и, может быть, именно с тех пор я не терплю травли. Пусть за дело, пусть за длинные уши или серый цвет, но травли. Все должно решаться один на один. Свора не может быть правой. Почему? Да я был в ней! Я травил, я плевался. И восторгался тем, что я, маленький и слабый, травлю большого и сильного – это отвратительно.

Когда Роман скрылся с глаз, я увидел происшедшее со стороны и подумал: "Почему он позволил нам так поступить?! Почему не пошел на нас, решительно сжав кулаки? Почему не поступил с нами так, как поступила со мной Ева, дочь проститутки? Значит, считал, что мы правы? И он оплеван по справедливости?"

Если бы Роман, сжав кулаки, пошел на нас, я бы никогда в жизни никому не позволил бы себя оплевывать. А он не сжал, и я стал хуже, и потом в меня плевали, и если плебей, тогда во мне поселившийся, считал, что оплеван по делу, то я уходил, понурив голову.

Значит, все же, тогда я стал таким. Стал достойным плевка.

Я стал становиться таким, плюнув в человека.

Нет. Тогда во мне образовался гнойничок.

Андрей этого случая не помнит.

Почему дед никого не сажал? Потому что сидел сам.

Я посидел, обозревая корешки книг, стоявших над компьютером. Усмотрел книжки, сделанные из романов "Иностранной литературы". Вытащил одну, раскрыл и улыбнулся, увидев послесловие к повести Макса Фриша "Человек появляется в эпоху голоцена". Почитал:

– ... помогает (Фришу) ... честность и острота, с которой он фиксирует ... конкретные черты рядовых граждан, заброшенных... и находящихся во власти страшного феномена, именуемого отчуждением, живущих под постоянной и непонятной, вернее, непонятой угрозой;

– Макс Фриш ... проводит эксперимент ... стараясь тщательно проследить те черты "доисторического" которые могут проявиться в сознании и судьбе среднего исторического человека;

– Селение, отрезанное дождями, становится моделью современного мира, над которым нависла угроза "голоцена";

– Все поступки господина Гайзера – это некая пародия на "бытие, как деяние", цепь смешных и бессмысленных попыток удержать ту видимость порядка, "образа жизни" и "образа мысли", которых на самом-то деле нет.

Какая чушь... Пора спать.

Я стал отключать компьютер. Когда выскочило окно "Завершение работы Windows", вспомнился господин Гайзер, приклеивающий к стене вырезки из книг. Может приклеить что-нибудь к экрану? Например, несколько мгновений из прожитой жизни?

19.07.64. Джанхот. Сегодня выиграл соревнования по разведению костра. Вручая первый приз – Тома Сойера и Гекльберри Финна – начальник лагеря старался не смотреть мне в глаза. Сунул книгу и ушел, буркнув: «Вечно ты все испортишь». Дело в том, что выигрывал тот, у кого первой перегорала веревочка, натянутая меж двух палок на высоте около метра. Я еще подошел к пионервожатому и спросил: «Что, если веревочка перегорит, то я выиграл?» Он ответил: «Да. Если твоя веревочка перегорит первой, то ты выиграл». Ну, я, ничтоже сумняшеся, и наложил столько хвороста, что веревочка оказалась среди него, да еще в комке сухой хвои. После того, как финишная ленточка перегорела, костер пылал еще несколько секунд.

12.03.65. Библиотекарша сказала, что в прошлом году я взял на руки 391 книгу.

06.10.71. Посмотрел «Почтовый роман». Прослезился.

05.11.75. Вытолкал из автобуса парня лет двадцати – на спине его куртке был изображен американский флаг. Кричал ему вслед, потрясая кулаком: «У нас есть свой флаг, советский!»

Люди смотрели кисло.

Мною прочитано около 5000 книг. Однако большинство из них было издано в советское время. И потому я чувствую себя более чем дилетантом, особенно в философии, и каждая новая книга обновляет это чувство, и я начинаю сожалеть, что образование мое не было систематическим. Если бы им кто-нибудь занимался, то для "бытия, как деяния" хватило бы и 1000 книг.

Чем больше я узнаю, чем больше понимаю, тем меньше меня понимают люди, и тем больше мною овладевает одиночество. Да, я много знаю. В детстве я прочитал, что где-то в океане есть остров, населенный одними кошками, потом в мою память через книги проникли знания аналогичной значимости. Есть в ней, конечно, и сведения, необходимые в повседневной жизни. Но для их получения не нужно было читать 5000 книг. Читать, конечно, нужно. Хотя бы потому, чтобы не разучиться читать ценники и вывески. Но тогда, может быть, стоит обойтись одной книгой? Той, которую читают или с которой знакомы большинство окружающих меня людей? Я имею в виду Библию. Если бы я читал ее одну, я не был бы одинок, я бы знал лишь то, что знают другие, и был бы счастлив...

Заснуть не смог.

Встал, походил по комнате, увидел на столе книжку. Ту, с Фришем. Взял, полистал, улегся, прочитал единым духом. И сел за компьютер.

Какое несоответствие послесловию! Господин Гайзер просто сантиметр за сантиметром увязал в старости, то есть смерти! Его семидесятичетырехлетнее сознание разлагалось. От него (сознания), ставшего предметным, отрывался фрагмент за фрагментом, и он не мог чувствовать себя несчастным и одиноким, не мог сочувствовать несчастным и одиноким, потому что чувства – это гравитация частей сознания, и когда сознание рассыпается от старости или шизофрении, гравитация эта исчезает. Забытый, почти все забывший, он до последней минуты разрывает окружающее на части. Так же, как оно разрывает его. Он устремляет взор в прошлое, чтобы не думать о будущем, в котором его, Гайзера, нет. Тело отказывает, отказывает память, распадается сознание, а он продолжает цепляться за жизнь. Особенно страшит потеря памяти, как таковой. Потеря памяти не конкретной, а потеря возможности помнить, ибо, потеряв возможность запоминать и помнить, человек теряет душу, умирает для себя, оставляя другим свое бессмысленное тело.

Это повесть об умирании. Простом умирании. Не от болезни или несчастного случая, а от старости.

Вижу этого старика. Он перед глазами. Тепло на него смотрю.

Не спит, потому что "времени мало".

Кнопки не входят в штукатурку. Все, все сопротивляется!

Зачем переписывать статьи из словарей, если можно их вырезать?

Сознание фрагментируется, он фрагментирует книги.

Он фрагментирует ножницами книги, которые никому не будут нужны, потому что после смерти никого не будет. Ни детей, ни родственников.

Эта паутина на потолке... Она растет, растет и скоро обездвижит его.

Грохочет гром. Дождь стучит. Они хотят до него добраться!

Классифицирует виды громов по звучанию. Они ему угрожают. А он их классифицирует. Это активная оборона.

Романы не интересуют.

Интересуют факты. То есть то, что существует. То, что живет вечно.

Жена Эльзбет умерла, бессмысленно ее помнить. И дорожить ее портретом.

Он знает, что "Человек может встать на стул, закрепить подтяжки на потолочной балке и повеситься, лишь бы не слышать больше своих собственных шагов".

Звук шагов. Старческое шарканье. Противно откровенное.

Он почти все забыл, но хорошо помнит, как с братом Клаусом взбирался на вершину Маттерхорна, и как на обратном пути они едва не погибли. Это все, что он помнит. Почему именно это? Потому что тогда он стоял на узеньком карнизе над пропастью и мог ежесекундно сорваться. Но не сорвался. Он это помнит, потому что опять стоит на узеньком карнизе над бездонной пропастью.