Повторение судьбы - Вишневский Януш Леон - Страница 15

Марцин открыл второе письмо:

Он послушно наклонил голову налево. И вдруг увидел. И засмеялся. Давно он так не смеялся.

Он не знал, что такое чат. В его тетрадке про это ничего не было. И кроме того, он не мог представить, как можно «разговаривать» в Интернете. «Ничего, узнаю, – подумал он. – Все узнаю».

Домой Марпин вернулся сильно за полночь. В кабинете перед уходом он выпил две чашки крепкого кофе. Почувствовав, что кофеин переборол спиртное, спустился и пошел к ресторану за машиной. Ехал до Бичиц он очень медленно, чтобы не искушать судьбу и полицейских, вполне возможно где-нибудь затаившихся с радаром. События дня слишком возбудили его, и уснуть он вряд ли смог бы. Он сидел в кухне, пил чай и смотрел в окно. Лунный свет обрисовывал дальние горы. Он встал и подошел к сумке, которую бросил на кровать, чтобы взять очки. Там он увидел тетрадь, что передала ему пани Мира. Взяв очки и тетрадку, он вернулся к столу. Он сидел и мучился сомнениями, имеет ли право заглядывать в эту тетрадь. Но потом решил, что ему надо хотя бы узнать, кому она принадлежит. Он раскрыл ее и стал просматривать. Толстая общая тетрадь была разделена на две части вклеенными туда листами плотной оранжевой бумаги. На некоторых из них были записи на английском. А на одном была наклеена черно-белая фотография молодой, привлекательной, улыбающейся женщины, стоящей у доски в аудитории, заполненной юношами и девушками. Страницы, следующие за этими листами и записанные красными чернилами, были в пятнах и в нескольких местах порваны. Почерк на них отличался от почерка первой половины тетради. Видно было, что писала их одна рука, но буквы здесь были больше и выведенные как бы в спешке и в нервном состоянии. Он возвратился к началу. На первой странице поперек было написано толстым фломастером: «Моцарт для строптивых, или Истолкование гения, – запись подслушанной биографии». Заглавие удивило его.

Он припомнил лицо той девушки, когда, онемев от восторга, она всматривалась в иконы в затемненном зале музея. «Ася, – подумал он. – Кажется, так ее звали…»

Он вытащил скамеечку, спрятанную под столом, положил на нее ноги, поудобнее устроился на стуле и начал читать.

Иоганн Хризостом Вольфганг Готлиб, седьмой ребенок Леопольда и Анны Марии Моцарт, родился 27 января 1756 года в Зальцбурге, и когда он дожил до трех месяцев, родители с облегчением вздохнули. Пятеро его братьев и сестер умерли до достижения этого возраста. Кроме него, из семерых выжила одна-единственная сестра – Мария Анна Вальбурга Игнатия.

Если младенец плакал, его отец, скрипач в капелле зальцбургского архиепископа, брал скрипку и играл. Вольфганг тотчас затихал, сосал палец и улыбался. Когда ночью он просыпался с плачем, отец вставал и ключом от дома выстукивал мелодию на бронзовом подсвечнике. В возрасте трех лет мальчик вскарабкивался к клавиатуре клавесина, стоящего в комнате родителей, и бренчал свои собственные мелодии. В четыре года он уже играл и писал ноты. А однажды уселся за отцовское бюро – ему было четыре года (!) – и, с трудом орудуя гусиным пером, которое было слишком большим для него, написал свой первый концерт для клавесина. Когда же он подал отцу испачканный чернилами лист с нотами, тот якобы сказал: «Это слишком прекрасно и слишком трудно, чтобы какой-нибудь человек смог сыграть». В пять лет он сочинил свой первый менуэт. Он был маленький, бледный, тщедушный мальчик. Он никогда не ходил в школу. Его отец, лучший учитель игры на скрипке в Европе, отказался от собственной карьеры. Он стал учителем и антрепренером сына и, как Амадей однажды признался в письме сестре, «владельцем наилучшего раба».

Амадей. Он сам придумал себе это имя. И использовал только его. Сперва от немецкого «Готлиб», что значит «любимый Богом», он перешел к греческой форме «Теофилиус», потом к латинской «Амадеус», а закончил близким к французскому, романтически звучащим и производящим впечатление на женщин «Амадей».

Очень редко дома, чаще в странствиях его сопровождали учителя. На постоялых дворах либо в гостиницах вечерами при свечах он учился композиции, арифметике, латыни, итальянскому, французскому, английскому. В шесть лет отец повез его в музыкальное турне. Затянувшееся на десять лет. Детство он провел в основном в почтовых дилижансах, в которых вместе с отцом переезжал из города в город. Куда больше ночей он проспал на жестких скамейках дилижансов или почтовых карет, чем в постели. В одном из писем матери он писал:

«Дилижанс отбивает мне не только зад, но и душу. Сиденья в нем твердые как камень. Зад у меня распух и, наверное, красный как огонь. Два прогона я ехал, подсунув под него руки, чтобы к нему мог проникать воздух и охлаждать».

С завязанными глазами он играл при венском императорском дворе. Очарованная музыкой императрица Мария Терезия подарила ему расшитый золотом придворный наряд, и он запрыгнул к ней на колени, чтобы в благодарность поцеловать. После придворных концертов он играл с детьми императорского семейства. Однажды он поскользнулся и упал, и принцесса Мария Антуанетта, будущая французская королева, подняла его. Он сказал тогда отцу: «Она храбрая и красивая. Я хочу жениться на ней». Через несколько лет он стал самым знаменитым ребенком в Европе. Маленький мальчик с большими ладонями. Ребенок, разъезжающий по европейским столицам с музыкальным цирком, который придумал его отец. Гений, лишенный детства. Впечатлительный мальчик, слушающий в Риме хор в Сикстинской капелле, посещающий в Лондоне государственную тюрьму Тауэр, опьяненный извращенным декадентством Версаля, восхищенный средиземноморским побережьем Италии, восторгающийся картинами Рубенса в Брюсселе. Он слишком рано созрел. В том числе и сексуально.

Он был ненасытным самцом. Перманентно влюбленным. Всё в новых женщин. Плейбой Моцарт. У него была одна жена, десять больших романов и сто мелких. Он флиртовал, соблазнял, завоевывал и бросал, а в промежутках ходил к проституткам. При этом он был способен ревновать и хранить «сердечную верность». Его жена Констанция Вебер, младшая сестра Алоизии, которая его отвергла и, вероятно, была его единственной настоящей любовью, закрывала на все глаза и прощала ему все эти «юношеские шалости», рожая ребенка за ребенком.

Возможно, именно холодности и безропотности Констанции мир обязан симфониями и операми, которые иначе никогда не появились бы. Секс был тенью гения Моцарта. Олицетворением его наитий. Не было женщины, которой он не пытался бы овладеть. Барышни, обучающиеся пению, которым он давал уроки, певицы, с которыми он репетировал свои оперы, поклонницы, с которыми он знакомился после концертов. Но верен он был только музыке. Никогда женщинам. После завершения романа со своей кузиной Анной Марией Моцарт писал ей письма, которые нынешний читатель зачислил бы в разряд порнографии. И притом он отличался невероятной трудоспособностью. Не было дня, когда он не концертировал бы менее шести часов. То, сколько он написал, превосходит все границы воображения. Если бы обычному человеку вздумалось переписать пером ноты его сочинений, ему пришлось бы на это потратить шестьдесят лет при двадцатичетырехчасовом рабочем дне без выходных. А он все это сочинил и вдобавок записал за тридцать пять лет своей жизни.

Если бы Моцарт жил сейчас, он был бы джет-сетовым плейбоем, чьи похождения заполняли бы первые страницы бульварных газет, мюзикловым гигантом, осыпанным «Оскарами». Музыкальные критики спорили бы, не понимая до конца его авангардные композиции; компакт-диски с его записями выходили бы миллионными тиражами, его концерты записывались бы на DVD, плакаты с его фотографиями висели бы на стенах в комнатах девочек и девушек.