Хирург и Она. Матрица? - Белов Руслан - Страница 18

Даша, пересилив себя, подошла к стенду с модной обувью. Взяла туфельку с самым низким каблучком. "Нет, не то. Брать, так самое броское. Один раз живу. – Ты же их не наденешь! – Нет надену!"

– Будете мерить? – раздался сзади равнодушный голос.

– Да...

Даша не обернулась – не хотела показывать продавщице смущенное порозовевшее лицо.

– Пройдите вон туда.

Даша прошла, не поднимая головы. Сняла свои "чеботы". Одела туфельки. Встала перед зеркалом.

О, Господи! Она забыла о своих ногах.

Ну и черт с ними. Чихаю они нравились. Он сказал: "Твои ножки будят воображение".

Ее понесло.

– Нет, не то! Носок слишком уж задран. Это для девочек, не знающих, что такое мера. Принесите, пожалуйста, вот те, светло-коричневые.

Продавщица – ее можно было бы назвать красивой, если бы не глаза, ничего не выражающие – принесла. Каблуки у туфель были самые высокие. Даша одела, покрутилась у зеркала. Это были ее туфли. Они нравились. Нравились хорошей работой, нравились тем, что наверняка будут нравиться мужчинам. Тем, что эротичны. Решила взять. Но уходить не хотелось. И она попросила показать ей классические лодочки. За три с половиной тысячи.

Продавщица посмотрела с прищуром: "А деньги у тебя есть?"

Даша ответила высокомерной улыбкой. Померив классические лодочки, попросила принести туфельки-танкетки с узкими носками. Продавщица принесла. Когда она наблюдала за переобувающейся Дашей, из служебного помещения вышла пухленькая ухоженная женщина, видимо, заведующая магазином:

– Люся, тебя к телефону. Ты только не волнуйся... Это Саша. По-моему, он хочет сказать тебе что-то неприятное...

Побледнев, продавщица Люся побежала к телефону. Через минуту она кричала в трубку упреки, перемежая слова рыданиями. Это продолжалось минут пять. Затем Саша, видимо, бросил трубку, и следующие десять минут Люся плакала навзрыд на груди заведующей:

– Я все ему делала, ни в чем не отказывала, все деньги на него тратила!

– Все они такие! Забудь. Ты вон какая красавица! В Москве выйдешь на Тверскую – ста метров не пройдешь, как иностранец приклеится.

– Красивая... А почему он к ней ушел? Она же уродина, посмотреть не на что... А в голове что? Одни стихи да театры.

Когда рыдания стихли, Даша заглянула в служебное помещение:

– Вы извините, я вас понимаю, но у меня автобус скоро уйдет. Не могла бы я расплатится за туфли?

Люся смотрела на нее секунду. Затем лицо ее искорежила ненависть, сжав кулачки, она пошла на Дашу:

– Ты, мышь серая! Давай, кати отсюда! Кати, а по дороге не забудь посмотреть в зеркало! Ты же страшнее атомной войны, страшнее чумы, тебя ни один блудливый пес не захочет! Туфелек ей захотелось! Погрызть дома, что ли нечего? Да с такими зубами в конуре надо сидеть! Или в лесу за буреломом прятаться. А на ноги свои посмотри! Их что, на бревнах гнули?

Люся, вся в пятнах, глаза безумные, подошла к покупательнице, толкнула ее в грудь, плюнула под ноги.

Из глаз Даши брызнули слезы, она бросилась вон из магазина, хорошо сумочка была в руках, она бы за ней не вернулась.

27. Зеленая бутылка или полтинник?

У станции Даша нашла скамеечку в безлюдном месте, села.

Домой ехать не хотелось.

Немного отойдя от случившегося в магазине, достала косметичку, привела себя в порядок. "Он говорил, что проволочки надо каждый день подтягивать, – подумала она, обнажив зубы перед зеркальцем. – Что же все так плохо складывается? Куда не пойду, все по лицу получаю. Может отравиться? Наглотаться таблеток? Ведь есть же, специально покупала.

Да, наглотаюсь. Наглотаюсь и все! Не будет этой тягучей жизни, этого безвинного наказания. Я лишняя здесь. Потому что с самого начала была лишней. И для отца, и для матери. И умру лишней. Одна. Найдут через год в спальной кривые кости. В операционной. О, Господи, какая же я дура! Он же сумасшедший, он же маньяк! А я? Я ему пара! Какая пара? Мне до него идти и идти!

Нет, отравлюсь.

Сейчас брошу монетку, и если будет решка, брошусь под поезд. Нет, не буду бросать монету. Пусть Бог решает. Если я сейчас обернусь и на земле под скамейкой увижу... увижу... что-нибудь стоящее, что-нибудь ценное, то отдамся судьбе. А если там будут одни окурки и пивные пробки, то под поезд.

Даша закрыла глаза. Попыталась представить что-то ценное, лежащее сзади на земле. Среди окурков, плевков и пивных пробок. Пять ничтожных заржавевших копеек? Десять копеек? Копейку? Полтинник? Да, полтинник. Какая никакая ценность. Ну не рубль же? А что еще может там лежать? Бутылка зеленая за двадцать копеек? Или коричневая за восемьдесят? Нет... Это пошло. Бог не пошлет ни мелочи, ни бутылку. Он ничего не пошлет, он возьмет меня к себе. Это будет подарок. Его дежурный подарок. Ну ладно, хватит. Раскрываем глаза и вперед. Либо домой, либо на рельсы. Раз, два, три!"

Даша повернулась, не раскрывая глаз. Она знала, что сейчас, как только зрение окажется на свободе, случится то, что неминуемо решит ее судьбу.

На сырой весенней земле, среди промокших окурков, горелых спичек и пробок от пивных бутылок лежала высохшая горбушка серого хлеба.

Даша смотрела на нее, не отрываясь.

Горбушка, черта за чертой, разместилась в сознании, и она судорожно улыбнулась: "Бабушка говорила, что самое ценное для человека – это хлеб. Бог послал мне самое ценное. И значит, мне надо ехать домой, надо ехать к нему. И делать все, что он скажет".

Да, Виктор Васильевич Лихоносов, хирург-маньяк ждал ее за высокими заборами в тесном домике в две комнаты, одна из которых была оборудована им под операционную.

Даша назвала старику-психиатру адрес дачи школьной подружки, которая бесчестно увела у него близорукого Диму. Последнего она описала старику досконально.

Женщина – это женщина.

28. Он не хочет в психушку.

В автобусе Даша думала о Люсе, продавщице обувного магазина. Если бы не эта бедная девушка, не ее разрыв с парнем Сашей, то она сейчас бы ехала домой с твердой решимостью выпроводить Хирурга, пусть даже с помощью милиции. А теперь едет на Голгофу.

Случайна ли была эта встреча?

Нет.

Ведь Хирург говорил о высоких каблучках, рассказывал о том, как они действуют на мужчин. И ноги сами принесли ее к магазину. Значит, все между ней и хирургом Лихоносовым должно случится. По определению. И потому боятся нечего. По какой бы тропе она не пошла, в какую бы сторону не направилась, она неминуемо придет к нему. Потому что ее все направляют. Маньяк за рулем, старик-психиатр, продавщица Люся. И потому не надо зря тратить время на заячьи петли и прыжки в сторону.

Хирург лежал на разложенном диване безбрежно пьяным.

– Ты что? Что с тобой? Почему ты опять напился? – напустилась на него Даша.

Минуту Лихоносов смотрел на нее, ничего не понимая. Затем потряс головой, и ничего этим не достигнув, закрыл глаза и вновь провалился в бездну опьянения.

Постояв над ним, Даша выложила лекарства на стол и направилась на кухню готовить ужин. "Если он будет так срываться, – думала она, чистя большого судака, купленного в поселке, – то все затянется до следующего Нового года... Надо что-то делать".

Порезав рыбу на куски, она поставила ее тушиться и пошла посмотреть на свою беду.

Беда лежала с открытыми глазами совершенно трезвая.

– Так что случилось? – вопросила она, удержавшись от желания встать в позу рассерженной жены.

– Мне показалось...

– Что показалось?

– Что ты не вернешься. И что вместо тебя придут чужие люди...

Даша стало не по себе. "Он точно беглый маньяк. Боится, что его поймают и отведут в психушку. И все чувствует.

– Знаешь, Витя... Можно я тебя так буду называть?

– Да хоть Вовой. Ты же сама говорила, что как-то надо звать меня к ужину. А то действительно "Хиру-у-рг, ужинать!" как-то не по-домашнему получается.