Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Три цвета времени - Виноградов Анатолий Корнелиевич - Страница 12


12
Изменить размер шрифта:

И вдруг при виде большого пустыря с сожженным бурьяном Бейль остановился. Из маленькой лачуги, в углу двора, примыкавшего к пустырю, с раскиданным сгоревшим забором, осторожно вышел человек, несущий узел на правом плече и большую оркестровую арфу на левом. В туфлях и серых чулках, в оливковом фраке и широкополой шляпе, оп показался до странности знакомым Бейлю. Бейль ждал, когда оп выйдет на улицу, и воскликнул:

– Фесель, неужели это ты?!

Арфист остановился в недоумении, потом, поставив арфу и скинув узел, бросился, протягивая Бейлю обе руки.

– Боже мой, китаец, великий египтянин, ты ли это? – воскликнул арфист, припоминая итальянские и марсельские прозвища Бейля.

– Что ты здесь делаешь на пожарище, с оркестровой арфой? – спросил Бейль.

– Собираюсь улизнуть из Москвы, а перед этим думал проситься к вам в Оперу. Ведь вся французская колония ждала вас с нетерпением. Долго ж вы шли до Москвы! Еще неделю тому назад Растопчин выслал в Сибирь сорок французских семей, разорив их дочиста. Тут были купцы…

Бейль прервал его,

– А как Баскова?

– Жива, жива! Мелани жива! Она во-время успела уехать по горящим улицам с мужем и ребенком, получив двойной пропуск в Петербург. Она почти что разошлась с мужем и тянула отъезд до последнего дня, надеясь на медлительность мужа и скорость ваших маршей.

Бейль почувствовал, как исчезает тяжесть в теле, как отхлынули мучительные мысли. Дослушав рассказ и дав адрес салтыковского дома арфисту, он быстро вместе с мальчиком направился в свое новое жилище.

Глава четвертая

Давно прошел обеденный час. Бейлю хотелось есть, но все ждали генерала Дарю, и никто не решался ускорить начало обеда. Должны были дождаться важных вестей. Закончив работу, Бейль сидел в библиотеке Салтыкова с Каховским и слушал, как тот с запинками, но довольно чисто переводит на французский язык фразу за фразой обширную рукопись князя Щербатова «О порче нравов в России». История русских самозванцев и в особенности самозванца Пугачева, выступившего под именем убитого женою Петра III, воспламенила его воображение. Россия казалась ему страной неслыханной грязи, самозванства, тупой покорности рабов и тупого самодурства господ.

Из окон виднелись кое-где поднимающиеся дымы одиноких пожаров и обуглившиеся кварталы Москвы. В соседней комнате Бюш вычислял по бюллетеню Мортье количество сгоревших домов. За три дня пожара сгорело двенадцать тысяч зданий и двадцать три тысячи человек. Погибли четыре тысячи лошадей. Голос Каховского мерно и спокойно продолжал: «По количеству любовников оная Северная Семирамида превзошла всех развратных женщин мира. Одному только Зубову да сербу Зоричу выпали на долю счастливые имения и двенадцать с половиной тысяч душ».

«Своеобразное исчисление имущества! – думал Бейль. – Богатство помещиков, в большинстве случаев бездушных скотов, определяется таким странным понятием, как душа. Какая огромная разница между теми русскими, которых я видел в Париже! Это элегантные люди, весьма любезные и даже блестящие по уму. Но во что они превращаются у себя на родине, в своих деревнях!»

За портьерой в соседней комнате отрывистый голос Бюша продолжал диктовку военному писарю. Бейль вынул английский брегет и нажал пружинку. Прозвонило два часа сорок пять минут, а маршал не возвращается из дворца. Шаги, раздавшиеся в коридоре, увы… не были шагами маршала. То был ординарец генерала Ван-Дэдэм, рыжеволосый, голубоглазый валлон, который, весело осклабившись, ставил на стол обеденной залы в бывшей маленькой гостиной салтыковского дворца желтую деревянную кадку с виноградной лозой. Восемнадцать небольших кистей винограда, помятых и слегка сморщенных, свисали довольно уныло по черенкам лозы. Но все-таки эго был подарок из Франции. Ван-Дэдэм не зря сделал этот шаг любезности навстречу Дарю, который становился любимцем императора.

Декардон подошел, сорвал ягоду, бросил в рот и, сделав отчаянно кислую гримасу, выплюнул ее на паркет.

Этот жест всех развеселил своей неожиданностью. Раздался взрыв хохота.

– Ты стал совсем русским, – сказал Бергонье. – Ты ведешь себя, как свинья.

Декардон звякнул шпорами с легким поклоном и, повернувшись на носке, произнес:

– Я только прегустатор[30] его светлости. Кто знает замыслы голландцев!

– Какие замыслы? – раздался громкий голос.

Дарю вошел и швырнул треуголку на стол.

– Наконец-то! – прокричал генерал Дюма. – Мы могли умереть с голоду.

– Извините, господа, – произнес Дарю. – Я предупреждал, что никогда не следует меня ждать.

Он хлопнул в ладоши. Пока накрывали на стол, он несколько раз внимательно поглядел на Декардона, словно желая что-то вспомнить, и каждый раз переводил глаза на других. Так вопрос о «голландских кознях», предложенный молодому человеку, остался висеть в воздухе. Дарю, видя все взоры обращенными на себя, с любезной предупредительностью начал рассказывать. Попытка отправить первого парламентера к царю в Петербург не удалась.

– Письмо пошло только сегодня, – сказал Дарю. – Шталмейстер Оденард, кирасирский полковник, нашел в Москве брата русского министра, аккредитованного при кассельском дворе. Этот самый брат…[31] (граф Дарю щелкнул пальцем в воздухе) проклятая фамилия, никак не запомню… сегодня повез письмо Александру. Письмо кончается словами: «Я вел войну с вашим величеством без вражды. Простая записка ваша, полученная мною или перед, или после битвы на Москве-реке, могла бы остановить мое вступление в столицу. Я желал бы иметь возможность принести вам в жертву это мое преимущество. Вы можете быть только довольны, что я даю вам отчет о состоянии Москвы. Я прошу господа бога, чтобы он принял под свое святое покровительство ваше императорское величество».

Офицеры переглянулись. Дюма нахмурился. Он был атеистом и республиканцем в душе. Бейль произнес:

– Великодушно! Но упоминание бога портит стиль. Когда Вольней[32] был у императора и отговаривал его от конкордата[33], император сослался на то, что религия необходима народу. «Народ ее просит!» Вольней на это ответил правильно: « А если народ станет просить у вашего величества возвращения Бурбонов?»

– Ну, Вольней за это получил удар сапогом в живот и вылетел из комнаты, – поднимая брови, сказал Дарю. – Во всяком случае то, что сделала наша конница с московскими храмами, приказано исправить. Послезавтра церкви перейдут к духовенству, так как оказалось, что Москва уж вовсе не так пуста, как в первый день.

– А когда земли перейдут крестьянам? – спросил Бейль. – Когда Франция объявит в России то, что она объявила в Пруссии, – раскрепощение рабов? Слишком велика разница между ощущениями французов теперь и прежде! Я входил с армией императора в столицы северных государств Италии. Когда войска входили в Милан, то население бурно ликовало. Наши армии были молоды. Австрийские жандармы и попы бежали от них, как от огня. В день 15 мая 1796 года Италия поняла, что все авторитеты, которые стискивали ее свободный ум, были в высшей степени смешны, а иногда и отвратительны…

Дарю поднял руку с протестом. Бейль не унимался.

– А когда мы входили в Милан, то побег последнего австрийского отряда обозначил собою полный разрыв старых понятий. В моду вошло то, что было связано с риском для жизни: общество увидело, что после многовекового лицемерия и приторных ощущений для завоевания счастья нужно научиться любить, любить что-либо истинною, настоящею страстью, ради которой естественно при случае положить самоё свою жизнь.

– У вас остынет жаркое, – сказал Дарю.

– У меня остыла уверенность в успехе московского похода, – парировал Бейль. – Никакой повар ее не подогреет.

– Я попрошу генерала Дюма подвергнуть вас домашнему аресту, – сказал Дарю шутя.

вернуться

30

Прегустатор – слуга, пробующий блюда перед подачей их на стол.

вернуться

31

Этот самый брат… – Имеется в виду помещик И. А. Яковлев, отец великого русского писателя и революционера А.И.Герцена, не успевший выехать из Москвы и отправленный Наполеоном с письмом к Александру I. Упоминаемый факт подробно описан Герценом в главе I «Былого и дум».

вернуться

32

Вольней Константин Франсуа, де, граф (1757—1820) – известный французский писатель, ориенталист, путешественник, один из представителей французского просвещения. В ряде работ выступил с критикой религии и церкви как оплота реакции. В период буржуазной французской революции был членом Учредительного собрания, но примыкал к умеренным правым. В «Истории Самуила, изобретателя миропомазания королей» (1816) дал сатиру на Людовика XVIII.

вернуться

33

Конкордат – договор между римским папой и правительством той или иной страны, определяющий права католической церкви в данном государстве. Наполеоновский конкордат с папой Пием VII был заключен в 1801 году. По этому договору католичество было официально объявлено религией большинства французов, папа передал правительству право назначать епископов и архиепископов и признал распродажу церковных имуществ в период революции.