Повесть о братьях Тургеневых - Виноградов Анатолий Корнелиевич - Страница 50

– Но ведь это же полная беспринципность!

– Я не боюсь страшных слов, – ответил собеседник. – Истины выцветают так же, как плохая краска на ткани. Ткань перегорает, все меняется, и все течет.

– Печальная философия, – возразил собеседник. – Интересно было бы посмотреть на тебя в какой-нибудь канцелярии через год, через два.

– О, это совершенно неинтересно! Я научусь получать жалованье и защищать ту действительность, которая обеспечивает мне возможность дышать и двигаться. Я неприхотлив. Я даже согласен посещать церковные службы, еженедельно ходить на исповедь с абонементным билетом для отметок священника. Я считаю исповедь самой серьезной и самой хорошей дисциплиной, так как один неверующий человек рассказывает другому неверующему все глупости, какие приходят ему на ум. Исповедь – это хорошее зеркало, а взглянуть на себя иногда бывает чрезвычайно интересно.

Собеседники замолчали. Тургенев украдкой посмотрел на них. Оба были молоды, и оба носили печать усталости и даже измученности на лицах. Казалось, что они недавно расстались с университетом. Смесь Макиавелли и Фридриха Великого наложила отпечаток на их немецкие умы. Тургенев пытался заснуть. Пружина давила в бок. Скрипели рессоры. Песчаная дорога хрустела под колесами. Щелкал бич. Покрикивал форейтор. Пел рожок. Старый длиннобородый еврей храпел рядом с Тургеневым, и Тургенев тщетно пытался следовать его примеру. Так доехал до маленькой почтовой станции, на которой производилась перепряжка лошадей. Четыре пассажира вышли. Вошли двое. Один – элегантный молодой человек с мягкой улыбкой – вежливо поздоровался и занял место перед Тургеневым, сев к нему лицом. Другой – огромного роста, с зверским лицом, в поношенном платье, с глазами, не внушающими никакого доверия, – к неудовольствию Тургенева, сел рядом с ним. Молодой человек с тревогой и подозрительностью посматривал на своего соседа. Ражий парень с курчавыми волосами, с узловатыми корявыми руками, покрытыми шерстью, смотрел на Тургенева с каким-то диким и буквально зверским выражением.

«То ли у меня больные нервы, – думал Тургенев, – то ли действительно мой сосед опасен». Но беспокойство овладело Тургеневым сильно.

Элегантный молодой сосед, по-видимому, разделял опасение Тургенева. Обращаясь к нему по-французски, он произнес:

– Меня очень удивляет порядок, позволяющий впускать в почтовые кареты подозрительных лиц.

Тургенев пожал плечами и сказал:

– Вполне разделяю ваши опасения.

Ражий парень молчал с мрачным видом. У него не было никаких вещей, он был очень плохо одет, посматривал на соседей бегающими глазами и не проронил ни слова.

Тургенев разговорился с молодым человеком. Последний держал маленький саквояж на коленях и, ловко уклоняясь от толчков дилижанса, шлифовал ногти маленькой щеточкой. Произнося малозначащие фразы, он постепенно выспрашивал Тургенева, кто он, куда едет и какая цель поездки.

Мальпост выехал на ровную и широкую дорогу. Колеса бесшумно покатились по ровному шоссе. Толчки прекратились. Прекратились вопросы собеседника. Тургенев зевнул, прислонил голову к кожаной подушке и заснул.

Проснулся он от толчка и, открыв глаза, не сразу понял, в чем дело. Внутри кареты все говорили наперебой. Ражий парень держал элегантного тургеневского соседа за обе руки. Тот стремился ударить держащего ногой. Крики негодования и ругань пассажиров оглушили Тургенева. И вдруг во мгновение ока он понял все. Тургеневский бумажник из красного сафьяна с большим золотым гербом сверкал и переливался в руках элегантного молодого человека.

Ражий парень кричал Тургеневу:

– Берите у этого мерзавца ваш бумажник, чтоб он не выкинул его в окно.

Тургенев наклонился. Взял бумажник правой рукой, но элегантный молодой человек никак его не уступал. Вцепившись шлифованными ногтями в сафьян, он держал его как стальными крючьями. Тургенев рванул обеими руками, и бумажник оказался у него в руках.

Глубокие черты ногтей остались на сафьяне.

«Ничего не понимаю, – думал Тургенев. – Как все это могло случиться?»

Пассажиры шумели и требовали друг от друга молчания, так как ничего нельзя было разобрать.

Наконец один, молча развязав свой чемодан, накинул веревку на плечи молодого человека и с помощью державшего его парня завязал руки вора.

Мальпост остановился. Пассажиры с волнением вышли и вывели связанного.

– Что с ним делать? – спрашивали все Тургенева.

Тургенев пожимал плечами и говорил:

– Отпустить на все четыре стороны!

Немцы неодобрительно качали головами.

– Это невозможно! Мы обязаны доставить его как преступника до первого полицейского пункта и передать его в руки властей.

– Но в таком случае его придется иметь соседом в мальпосте!

Ражий парень со зверским лицом вдруг осклабился. Лицо стало необычайно добродушным и веселым.

– Ничего, пусть он будет моим соседом, – сказал он громко.

Приключение закончилось сдачей шуцману молодого человека, производившего прекрасное впечатление, ражим парнем, принятым за бандита. С момента этого происшествия сонливая вялость овладела Николаем Тургеневым. С ослабленным пульсом и веками, которые почти не держались на усталых глазах, он, поминутно вздрагивая и просыпаясь, продолжал путь, пропуская очередные остановки, почти не принимая пищи и чувствуя в короткие промежутки, проводимые без сна, приливы страшной тоски.

Глава двадцать третья

Не сразу и как-то медленно происходили встречи с друзьями. В отличие от прошлых лет не было сердечности и простоты. Улетучилось в пространство какое-то теплое вещество. Казалось Тургеневу, что надо всей землей индевеет зимний сумрак, зябнут мысли и зябнет сердце. Сам не зная как, стал работать над планом полного преобразования России. Он пишет «План реформ на двадцать пять лет». Каждая часть плана осуществляется в одну пятилетку; в течение пяти пятилеток мир должен увидеть новую Россию. Но с чего нужно начать первую пятилетку? С подготовки человеческого материала. За пять лет отборная молодежь должна обучиться и детально разработать план финансов и народного хозяйства и приняться за его осуществление.