Ложная тревога - Виндж Вернор (Вернон) Стефан - Страница 51

– К сожалению, не могу предложить вам выпить, Мкамбве, – Рибера старался держаться непринужденно. – У меня сухо, как в пустыне.

Стоит встать, и зуландец почти наверняка увидит…

Диего продолжал весело разглагольствовать, хотя извлечь на свет божий воспоминания (Помнишь, как в свое время ваши мальчики выкрасили лица белой краской, завалились в Ла-Каза-Росада-Нуева и устроили заварушку…) было чертовски трудно.

Наконец Лунама усмехнулся.

– Откровенно говоря, старина, это деловой визит, – зуландец щеголял псевдокастильским акцентом, который, несомненно, считал аристократическим.

– Ох, – отозвался Рибера.

– Я слышал, что ты собираешься в небольшую экспедицию на полуостров Палмера в январе этого года.

– Ну да, – с непроницаемым выражением лица ответил Рибера. Возможно, шанс еще есть; возможно, Лунама не знает всей правды. – Но это секрет. Если El Presidente Imperial узнает, что ваше правительство в курсе…

– Перестань, Диего. Это не тот секрет, о котором ты думаешь. Я знаю, что вы выяснили, что случилось с «Хендриком Фервурдом» и «Нацией».[73]

– Ох, – повторил Рибера. – Как вы узнали?

Глупый вопрос.

– Ты говорил со многими людьми, Диего, – зуландец сделал неопределенный жест. – Конечно, ты не думал, что каждый будет хранить твою тайну. И конечно, не думал, что сможешь держать что-то важное в секрете от нас.

Он посмотрел куда-то мимо антрополога, и его тон изменился.

– Триста лет мы жили под пятой белых дьяволов. Потом свершилась Кара над Севером и…

Да, любопытное имя зуландцы придумали Северной мировой войне, подумал Рибера. Это была война, где ради уничтожения противника шли в ход любые средства: ядерное, биологическое, химическое оружие. То что осталось после принесения в жертву Китая, стерло с лица земли Индонезию и Индию. Мексика и Центральная Америка исчезли с Соединенными Штатами и Канадой, Северная Африка вместе с Европой. Слабые отголоски этого ядерно-биологического кошмара легко коснулись Южного полушария и едва не превратили его в отравленную пустыню. Еще несколько мегатонн, еще несколько вспышек эпидемий – и войне некому было бы придумывать название, некому было бы вести ее хронику. Вот что с такой легкостью Лунама называл Карой над Севером.

– … и у белых дьяволов больше не осталось друзей, которые могли бы их поддержать. Тогда начались Шестьдесят Дней Битвы за Свободу.

В те шестьдесят дней все были дьяволами – и белые, и черные. И были святые всех цветов кожи, храбрецы, которые изо всех сил пытались предотвратить геноцид. Но годы рабства были слишком долгими, и святые проиграли – не в первый раз.

– В начале Восстания мы сражались против автоматов и реактивных истребителей винтовками и ножами, – продолжал Лунама, почти завороженный собственным рассказом. – Мы гибли десятками тысяч. Но дни шли, и их ряды тоже редели. К пятидесятому дню у нас были автоматы, а у них – ножи и винтовки. Последних мы загнали в Капу и Дурб, – он называл Кейптаун и Дурбан на зуландский манер, – и сбросили их в море.

В буквальном смысле слова, добавил про себя Рибера. Последние остатки Белых Африканцев были сброшены в океан с причалов и солнечных берегов – физически. Зуландцы преуспели в истреблении белых… и думали, что смогли стереть африкандерскую цивилизацию с континента. Разумеется, они заблуждались. Африкандеры оставили слишком глубокий след – это очевидно для любого непредубежденного наблюдателя. Самое название «зуландер», которое нынешние африканцы произносят с таким фанатичным трепетом, было частью коррумпированной политики бывших англичан.

– На шестидесятый день мы могли сказать, на всем континенте не осталось ни одного живого белого. Насколько мы знаем, лишь горстка избежала мести. Некоторые из высших чиновников-африкандеров, возможно, даже сам Премьер-министр, захватили два роскошных судна, «Хендрик Фервурд» и «Нация». Они уплыли за много часов до последнего освободительного удара по Капе.

Пять тысяч отчаявшихся мужчин женщины и детей, набившихся на два роскошных судна. Корабли пересекли Южную Атлантику, чтобы найти убежище в Аргентине. Но правительству Аргентины хватало собственных неприятностей. Два легких аргентинских патрульных судна серьезно повредили «Нацию» прежде, чем африкандеры убедились, что Судамерика не даст им убежища. Тогда они повернули на юг – возможно, в попытке обогнуть Огненную Землю и достичь Австралии. Это было последним, что о них слышали в течение более двух сотен лет. До экспедиции «Виджилансии» на полуостров Палмера.

Рибера знал: бесполезно взывать к сочувствию и отговаривать зуландцев от идеи уничтожить жалкую колонию. Придется применить иную тактику.

– То, что ты говоришь – истинная правда, Мкамбве. Но прошу вас, пожалуйста, не уничтожайте этих потомков ваших врагов. Племя на полуострове Палмера – единственная полярная цивилизация, оставшаяся на Земле.

Едва произнеся эти слова, Рибера понял, насколько слаб этот аргумент. Подобное могло убедить лишь антрополога, такого, как он сам.

Зуландец казался удивленным. Он еще не опомнился от рассказа об ужасной истории своего континента.

– Уничтожить их? Дорогой друг, неужели мы сделали бы это? Я приехал сюда с тем, чтобы спросить, могут ли несколько наблюдателей от Министерства Верности войти в состав вашей экспедиции. Чтобы более полно освещать события, ты понимаешь. Думаю, Альфредо можно убедить, если должным образом поставить вопрос. «Уничтожить их»? Не глупи! Они – лучшее свидетельство уничтожения. Значит, ты говоришь, что они называют этот кусок льда и камня Ньютрансвааль, верно? – он рассмеялся. – И у них есть даже Премьер-министр, беззубый старик, который размахивает своим гарпуном перед носом судамериканцев…

Очевидно, осведомитель Лунамы не зря ел свой хлеб.

– И они еще большие дикари, чем эскимосы. Короче говоря, дикари, живущие тюленьей охотой.

В его голосе больше не было щегольской небрежности. Глаза горели древней, очень древней ненавистью – ненавистью, которая привела Зуландию к величию и которая могла бы, в конечном счете, привести уцелевшее полушарие к новой войне – если бы австралийские социологи не нашли ответов на некоторые весьма остро стоящие вопросы. Ветер, овевающий комнату, больше не казался прохладным и нежным. Он был ледяным, словно долетал из пустоты, оставшейся после миллионов погибших – погибших за столетия страданий, в которых живет человечество.

– Это будет для нас таким наслаждением – видеть, как они наслаждаются своим превосходством, – Лунама чуть сильнее подался вперед. – Они наконец-то получили обособленность, которой их вид так долго добивался. Так позвольте им и дальше гнить в ней.[74]

Завоевание по умолчанию[75]

В течение нескольких лет после моей первой публикации некий редактор возвращал все мои рукописи, сопровождая каждый отказ похвалой «Обособленности». Думаю, он имел в виду ту часть этого рассказа, которая отвечала морали того времени. У меня не возникало достаточно ярких идей по поводу того, как продолжить эту линию – однако я был почти уверен, что об этом варианте будущего можно написать еще не один рассказ.

Я наслаждался историями Чэда Оливера и подумал: будет забавно представить, как будут выглядеть общественные науки в совершенно ином обществе. Современные антропологи, как мне кажется, исполнены культурного релятивизма и терпимости. Можно ли расширить контекст и представить себе антропологию, основанную на совершенно иных принципах? Я хотел придумать цивилизацию, которая будет технологически превосходить нашу, существование которой реально возможно – и при этом настолько отличную, что принять ее будет трудно даже для непредубежденных людей с широкими взглядами.

Но что может оказаться достаточно чуждым? Еще в средней школе меня очаровали идеи анархистов. В любой анархической системе есть некоторый набор положений, на основе которых ее участники будут сотрудничать. Обычно о них можно судить по названиям: анархо-коммунизм, анархо-капитализм… Есть лишь одна фундаментальная проблема, которая рано или поздно встает перед любой подобной системой: как предотвратить формирование властных групп, достаточно крупных, чтобы фактически стать правительством.