Водопад грез - Виндж Джоан - Страница 48

«Спасибо тебе. О Господи! Спасибо тебе». — И в моем мозгу не осталось ничего связного.

Наши беспомощные руки и жаждущие рты сближались, цепные реакции ощущений превращали наши тела в свет, а нити пси-энергии в грани алмазов. Соединение силы, не знающей преград, превратило наши полужизни в единую с двумя сердцами и одним мозгом — единение, которое знали только псионы.

Расплавленная музыка струилась по извилинам моего мозга, перетекала через синапсы, водопадом скатываясь в мою нервную систему, доставляя удовольствие, которое было почти нестерпимым. Я услышал звучание ее скрытого имени (ее настоящего имени, которое может быть произнесено только мысленно), вызванное моим именем данным мне с любовью, а не на улицах, — истинным именем, которое, как я уже думал, погребено навеки внутри меня.

Я накрыл ее рот своим, целуя ее всю, добираясь до ее души, пока не смог отличить наши тела. Я позволил своему удовольствию, своей радости, своей жажде струиться по каналам прямо в ее мозг. Сейчас не могло быть между нами никаких секретов, ни даже тени лжи… только гравитационное притяжение двух тел, накал, плавление…

Я опрокинул ее на пол, не в силах достичь кровати и не желая этого, между поцелуями, которые длились и длились, будучи лишь воплощением того, что уже протекало между нами. Мне не хотелось, чтобы то, что должно было произойти, свершилось на этих стерильных простынях.

Я словом выключил все огни комнаты, даря нам свободу ночи и всех звезд на небе, проникая в ее одежды, направляя ее неуверенные руки в глубину моих одежд. Я почувствовал касание обнаженной плоти, вес своего тела, когда я лег на нее.

Я чувствовал ее податливость и свою твердость там, где желал оказаться, безнадежность своих попыток проникнуть в нее до того, как случилось что-то — или ничего — и подтвердило, что я должен буду остаться один навсегда, потерянный между мирами.

Ее тело не позволило мне проникнуть вглубь.

Волны паники, смущения, тревоги раскололи волны энергии, как стекло…

Она была девственницей. Она никогда раньше не делала этого. Никогда.

Всю свою жизнь она ждала меня.

«Мийа». — Я долго неподвижно лежал рядом с ней, касаясь ее лишь своим мозгом, мыслями, переполненными нежностью, которые делали ожидание таким же сладостным, как удовольствие. Когда она была готова, я снова поцеловал ее, делая как можно более мягким каждое движение, как можно более ласковым каждое касание. Я никогда так не желал сделать соединение тел чем-то воистину прекрасным, предложить ей равное тому, что давала мне она.

Я никогда раньше не был с девственницей. Я ни с кем не был дольше, чем время, которое требовалось им, чтобы сказать: «Прощай». Но она выбрала меня… Это ни на что не было похоже. Я хотел сделать все, что она пожелает. Все, чего когда-то, в первый раз, я был лишен.

И я мог сделать это, поскольку наши мысли слились. Я знал, чего хочет она — знал, чего она хочет. Где касаться ее, как касаться, когда повторить прикосновение… Я уносил ее с собой все выше и выше, пока она не достигла места, где не была никогда. И затем позволил ей упасть в электрические глубины такого яростного наслаждения, что мое сердце едва не разбилось.

Все знания о том, как это бывает у женщин в первый раз, были получены мной на улицах: разрыв хрупкой мембраны, кровь, боль. Но все было по-другому, настолько по-другому, чем все, что я знал когда-то, как совсем другой была она сама. И различия не исчерпывались тем, что я влился в ее мозг. Единственным барьером между нами была ее воля, сознательный контроль ее тела, а значит я не смог бы принудить ее сделать что-нибудь, даже если бы захотел…

— Нэшиертах, — выдохнула она, раскрывшись, как цветок, и я потерялся в ней.

Я никогда не думал, что это может быть так. Я не верил в свою невинность полжизни после полужизни, проведенной в постели с незнакомками, используя их тела и позволяя им использовать мое. Я даже потерял воспоминания об этом так давно, что уже не мог перечесть года. Но сейчас она возвратила мне это чувство в одном сладком бесконечном мгновении.

Я почувствовал себя снова юным, таким, каким не был никогда, цельным и новым, с неограниченными возможностями. И если я верил в ангелов, то она была одним из них. И я присоединился к их числу. И если я верил в небеса, то они были здесь и сейчас, когда мы занимались любовью под покровом ночи, и лишь луна могла видеть нас, где не было ничего, кроме звезд, кружащихся в ночи, медленно исчезающих одна за другой, когда мы медленно спускались, как водопад грез, каждый в свое тело.

— Нэшиертах… — повторила Мийа и подарила мне еще один долгий поцелуй. Мы закрыли глаза, мысли, тела, все еще будучи объединенными в теплой дышащей темноте, безопасной, охраняющей… И мы больше не были одиноки…

Я проснулся один на полу, с узором ковра, отпечатавшимся на моей щеке, словно бродяга, заснувший в сточной канаве.

Один. Я лежал без движения, отупев от потери. Несколько вдохов я даже не мог понять в абсолютной темноте, где нахожусь. Я твердо знал лишь одно: один. Один. Я сжал руками голову, пока мой мозг пробивался наружу сквозь стены тишины, бритвенные лезвия и осколки стекла. Он вырвался, кровоточа: Мийа!

Ничего. Совсем ничего. Ушла. Все, что случилось этой ночью со мной, все, что произошло между нами, случилось лишь благодаря ей. И она ушла.

Я вскочил на ноги и вызвал свет, осматривая комнату лишь тем зрением, которым обладал.

— Мийа! — простонал я.

Прозвонил колокольчик. Бесстрастное лицо, возникшее в воздухе передо мной, объяснило мне, что такой громкий крик посреди ночи — непростительная грубость.

Я стоял, глазея на него, пытаясь понять, мужчине оно принадлежит или женщине и знает ли оно, что я стою перед ним полуголый.

— Извините… — Я наконец застегнул брюки. Лицо исчезло.

Безвольно опустив руки, я оглядел себя. Мое сердце билось, отмечая секунды универсального времени так же бездушно, как кварцевые часы. Я пробежался руками по коже, вдыхая слабый, тающий след запаха Мийи, доказывая себе, что это не было сном.

Почему? Я выглянул в ночь: все то же темное небо, усыпанное звездами. Это не было сном. И не было ложью. Тогда почему? Почему она ушла?

Потому что то, что делали мы, было невозможно. Здесь, сейчас, в таком месте, как Ривертон, в такое время… Запрещено. Незабываемо. Безумно. Невозможно.

Я стоял долго, едва дыша, пока ночь не начала бледнеть и превращаться в рассвет.

Я собрал свою одежду и приказал стене стать непрозрачной, пока какой-нибудь бездельничающий легионер не прибавил эту нескромную картину к списку моих «преступлений», совершенных здесь, в аду полуправия. Я наблюдал, как окно темнело, обволакиваясь слоем чего-то, похожего на морозный узор. Вскоре пространства вокруг меня оставалось всего несколько квадратных метров.

В конце концов я повернулся, шаг за шагом пересек покрытую ковром комнату, ощущая стабильность поверхности под ногами, такой же твердой, как сама планета. Пытаясь не представлять себе, что все это может внезапно исчезнуть, потому что на самом деле не существует ничего прочного и постоянного — ни в этом мире, ни в моей жизни.

Я пошел к отделению в стене, где хранилось все, что я имел, и открыл его. Выдвинулись четыре ящика, три из них были пусты, один — заполнен наполовину. Я разглядывал одежду, сложенную в нем, — случайное нагромождение темных цветов, потом натянул коричнево-зеленый свитер, свитер Мертвого Глаза. Я подумал о нем, о Духе в Машине, одиноком в своей потайной комнатке в городе под именем Н'уик на планете Земля — ни видео, ни телефона, ни звонящих. Он сам хотел, чтобы все так и было. Мертвый Глаз в кресле-качалке, занимающий свои руки вязанием, чтобы сохранить себя в здравом уме. Свитера, шарфы, одеяла он выбрасывал на улицу, и их подбирали случайные прохожие. Я надел его свитер, и он согрел меня, хотя мне было совсем не холодно.

Под грудой одежды я нашел коробочку и откинул крышку. Там была одна сережка с зеленым глазком-стекляшкой. Ее продела в мое ухо продавщица в магазине ювелирных изделий, когда я изображал туриста во время учебы в Космическом университете на Памятнике.