Тень подозрения - Вильямс Чарльз - Страница 25

— Нет.

— Тогда, — холодно продолжила она, — это совсем другое дело. Что-то личное?

— Тоже нет. Подождите минутку… Точно. Это не касалось меня лично, но я повел себя так, как будто касалось. Видите ли, я был не просто профессионалом, я был фанатиком.

— Что он сделал?

— Он был пушером. Торговал наркотиками.

— Ах вот что…

— Хотя и это меня не оправдывает. Предполагается, что на страже закона стоят уравновешенные люди, а не фанатики и крестоносцы. На самом деле я был таким же уравновешенным, как и все остальные, но только до тех пор, пока не получил задание, связанное с этими делами, и не разобрался в этом бизнесе как следует. Это грязное занятие, которое я не могу сравнить ни с каким другим, особенно когда в него вовлекают детей. Может, вы и не знаете всех подробностей, скажем, на что способна шестнадцатилетняя девчонка, когда ей нужно заработать на дозу, но лучше вам и не знать об этом…

Я замолчал.

— Не думайте об этом. Я не собирался произносить речи с трибуны. В конце концов жена ушла от меня.

Она понимала, к чему я приду, хотя сам я этого не видел, к тому же у нее была навязчивая идея, что я должен время от времени приходить домой. В конце концов я потерял работу. Я выслеживал одного пушера, хитрого подонка лет двадцати трех, который сбывал свой товар детям, — злость и стремление во что бы то ни стало поймать его настолько ослепили меня, что я все испортил. Я задержал его, не имея серьезных доказательств, и он ушел. Посмеялся надо мной и ушел восвояси. Уже через три дня он снова занимался своим делом. Потом однажды вечером я наткнулся на него в баре. Он сказал мне что-то вызывающее, а потом не придумал ничего лучше как выйти в туалет.

Я помолчал, разглядывая сигарету, которую вертел в пальцах.

— Так вот. Тогда был, конечно, большой шум, но еще раньше, чем, меня отстранили от работы, я сообразил, что со мной происходит, и решил убираться оттуда.

Она кивнула:

— Да, я думаю, это было несправедливо. И еще я думаю, что вы слишком строги к себе. Никто не может полностью отключить свои чувства.

— Не может. Но предполагается, что полицейский должен добывать доказательства, чтобы отстаивать их в суде, а не с помощью кулаков — в запертом туалете. Впрочем, хватит об этом. Давайте поговорим о наших делах.

Она поднесла свой стакан к губам:

— Насчет мотеля?

— Да. Вы сказали, что не хотите продавать его за бесценок. А если бы вам предложили подходящую сумму?

Она кивнула.

— Тогда посвятите меня в подробности. Сколько вы заплатили за него, сумма закладных, если они есть, и какова, по-вашему, его теперешняя стоимость.

— Чуть больше года назад мы заплатили девяносто пять тысяч. Тридцать пять наличными, остальное — в пятипроцентных бумагах. Мы собирались сами привести в порядок участок, но здоровье моего мужа все ухудшалось, и мы так и не собрались. А после его смерти все еще больше разрушалось. Я не справляюсь одна.

На самом деле я понимаю, что единственный разумный выход — продать сейчас, и лучше потерять часть денег, чем все, что у меня есть, но для этого я слишком упряма. В последнее время я нашла в Талахасси фирму, которая занимается недвижимостью, и там мне сказали, что они даже не внесут меня в список, если я хочу получить больше семидесяти пяти тысяч.

— Вы можете сделать ремонт. Я думаю, что тогда вы получите даже больше ста тысяч. Для этого не нужно сажать большие деревья — просто ваш участок слишком уж невзрачный. Потом, вам нужны бассейн, детская площадка, газоны, кустарники, клумбы…

— Конечно. Но на это у меня нет денег. Я не знаю даже, на что отремонтировать ту комнату…

— К этому я клоню, — ответил я. — У меня есть небольшая сумма, которую я получил по наследству, а я уже говорил вам, что ищу какую-нибудь тяжелую физическую работу, чтобы с потом из моего организма вышло все, что не дает мне покоя. Мне нравится ковыряться в саду и заниматься благоустройством участков — мой дядя работал ландшафтным архитектором недалеко от Сан-Франциско, и я часто помогал ему во время летних каникул, когда учился в школе, и потом, когда провел два года в Стэнфорде. Я знаю, как это делается, могу даже построить бассейн, и мне хочется попробовать. Думаю, что мне удастся сделать из этого местечка настоящую картинку.

Она задумчиво склонила голову:

— Вам хочется стать совладельцем ради прибыли?

— Вот именно. Я готов вложить сумму, равную вашей доле, наличными, чтобы обустроить участок.

А поскольку всю основную работу я собираюсь выполнить сам, раз уж она мне по душе, то мы сможем рассчитывать на выгодную продажу. По крайней мере, могли бы рассчитывать.

— Мне кажется, вы кое о чем забыли. Вы только что на себе испытали, насколько озлоблены здесь люди. Если кто-нибудь ненавидит меня настолько, что решился на такое, он не остановится только потому, что заодно со мной навредит кому-то еще. Вы уверены, что вас это не остановит?

— Я как раз собирался к этому перейти. Есть способ остановить этого человека. Не думаете же вы, что этот случай — дело рук ненормального? Какого-то шутника с мозгами набекрень, который выплескивает на вас свою злобу потому, что уверен в вашей причастности к смерти мужа?

— Думаю. — Она нахмурилась. — А вы?

— Нет. Я думаю, что это те люди, которые убили его.

Она едва не пролила свой коктейль и поставила стакан.

— Но ведь это был Стрейдер…

— И какая-то женщина. Я думаю, она живет здесь и у нее есть соучастник. Может быть, это ее новый дружок. Послушайте… когда вас допрашивали в полиции, не намекали ли они, что кто-то мог намеренно подставить вас?

— Нет, — удивилась она. — По крайней мере, я не заметила.

— Может быть, конечно, они и не говорили об этом прямо. Но не учитывать такую возможность они не могли.

— Вы думаете?

— Да. Я думаю, почему она оставила машину именно здесь. Ей нужно было избавиться от нее, но сделать это в таком месте, которое никак не указывало бы на нее, и было бы логично отогнать ее туда, куда ее мог поставить сам Стрейдер. Я думаю еще и о телефонном звонке.

— О том, из-за которого я тогда проснулась?

— Да. Видите ли… — Я не стал продолжать. — Извините меня. Мне не хочется сейчас углубляться во все эти подробности и портить вам вечер. Я хочу, чтобы вы съели ваш бифштекс.

Она улыбнулась:

— Не беспокойтесь. Я и сама хочу съесть его, и наш разговор не испортит мне вечер. После того, что мне пришлось испытать, ваши вопросы, которые вы задаете с таким участием, для меня как плечо, на котором можно выплакаться.

— С вами так грубо разговаривали? Я имею в виду, во время допросов?

— Довольно грубо.

— Кто вас допрашивал? Шериф?

— В основном да. Иногда Редфилд. А чаще всего они вместе.

— Что за человек ваш шериф?

Она задумалась.

— Я бы сказала, что он очень опытный человек. Ему лет шестьдесят, и, как мне известно, он занимает свой пост уже больше двадцати лет. Но у него неважно со здоровьем, вот уже месяц или даже больше он лечится в клинике Майо. Но они обращались со мной без грубости, если вы это имели в виду, просто мне было очень страшно. Сам шериф — очень обходительный пожилой джентльмен, и если я сразу поняла, что Редфилд ко мне относится очень неприязненно, то в обращении шерифа со мной я не заметила никакой злости или недоброжелательности. Они не применяли ко мне методов третьей степени.

— Они содержали вас под арестом?

— Да. Но не сразу. Сначала они просто пытались выяснить, был ли мой муж знаком со Стрейдером и не собирались ли они на рыбалку вместе, спрашивали, в котором часу муж уехал и не слышала ли я, как Стрейдер уезжал на машине или возвращался обратно. Потом, часов в девять утра, они узнали от повара из «Сильвер Кинг», что тот видел, как сюда подъезжала машина и что за рулем сидела женщина. Меня привезли в офис шерифа, а потом, уже к вечеру, объявили, что я задержана по подозрению в убийстве, и отвели в камеру. В течение трех следующих дней они часами допрашивали меня, пока наконец не сняли с меня обвинение из-за отсутствия улик и не отпустили.