Человек на поводке - Вильямс Чарльз - Страница 12

Ромстед пожал плечами:

— Я никогда не выступал за Национальную лигу.

— Ну так вот. Их родители умерли, и Лью заботился о девочке с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать. Джери ходила в государственную школу в Сан-Диего, но потом бросила учебу и стала болтаться с компанией непутевых подростков в Дель-Мар. Она была влюблена в море и конечно же ожидала, что путешествие будет полным отпадом — или как там они выражались тогда, — и поэтому с радостью поехала с нами.

Все шло отлично, пока где-то в тысяче миль от Гонолулу мы не попали в самую настоящую переделку. Шторм не шторм, но ветер постоянно усиливался, и не успели мы опомниться, как стало ясно, что у нас слишком много парусов, а спускать их слишком поздно. Нас закружило, завалило набок, мачта с парусами полетела за борт, а шлюп зачерпнул столько воды, что затопило весь трюм. Но самое ужасное было то, что Стив в какой-то момент потерял равновесие и его сильно швырнуло через всю палубу. Он налетел на что-то прямо солнечным сплетением. Он страдал от адской боли и еле двигался. Радио испортилось, и мы не могли вызвать подмогу, а вдвоем с Джери нам было не справиться со всем этим хаосом на борту. Мы устроили Стива как можно удобней, дали ему обезболивающих таблеток из аптечки, но сами оказались совершенно беспомощными.

К счастью, мы находились вблизи пароходной линии Лос-Анджелес — Гонолулу и на исходе того же дня заметили на горизонте корабль. Мы несколько раз выстрелили сигнальными ракетами, но нас то ли не заметили, то ли не обратили внимания — в общем, корабль ушел. На закате солнца умер Стив. Когда мне порой снится эта страшная ночь, я до сих пор просыпаюсь в холодном поту. Мы с Джери думали, что никогда больше не увидим рассвет, но мы были в таком состоянии, что нам уже было все равно. А с наступлением утра показался еще один корабль. Мы выпустили остаток наших сигнальных ракет, нам оставалось только молиться. И тут корабль изменил курс и приблизился к нам. Это был «Фэрайл».

Ваш отец выслал за нами шлюпку. Когда мы прибыли в Гонолулу, Стиву сделали вскрытие, и врачи объяснили, что мой муж умер от внутреннего кровотечения из-за разрыва селезенки. Тогда я решила, что до конца жизни не ступлю на палубу корабля. Вернувшись домой и немного оправившись от этого ужасного приключения, я написала благодарственное письмо вашему отцу и всей команде, а также в пароходную компанию, превознося морские таланты капитана Ромстеда и ту королевскую обходительность, с которой с нами обращались, когда подобрали в открытом море.

Этим могло бы все и закончиться, если бы год спустя я не отправилась в Сан-Франциско за покупками и, выходя из «Парижа», не столкнулась с ним нос к носу. Он пригласил меня выпить. Через три дня «Фэрайл» снова вышел в плавание, а я вернулась в гостиницу и рухнула без сил; по-моему, пока я спала, часовая стрелка дважды обошла циферблат. Ваш отец был потрясающим и необыкновенно обаятельным мужчиной, и к тому же умел обращаться с женщинами, о чем вы, вероятно, наслышаны.

Когда он вернулся из этого плавания, я уже ждала его в Сан-Франциско, потом полетела самолетом в Лос-Анджелес, чтобы встретиться с ним там, а потом в Гонолулу. В следующее плавание я отправилась с ним вместе — в Гонконг, Коби и Манилу. Может, вам известно, что на «Фэрайле» имелись каюты для двадцати пассажиров. В течение следующих трех лет я еще несколько раз плавала с ним на Восток, а когда Гуннар вышел в отставку, то поселился здесь — в какой-то степени из-за меня. О Ла-Джолле капитан даже не хотел и слышать.

Мы никогда не говорили о женитьбе. Я вообще не торопилась снова выходить замуж, и уж конечно не за него. А Гуннар с самого начала наших отношений заявил, что ни за что на свете не совершит подобной глупости еще раз, он считал себя совершенно непригодным для семейной жизни. К тому же я не питала иллюзий насчет его верности. В Сан-Франциско у него была другая девица, а может, и не одна, но не думаю, что Джери Боннер принадлежала к их числу. Во-первых, ей было всего лишь двадцать четыре, а, как это ни удивительно, он не увлекался молоденькими. Может быть, это и противоречит классическому образу престарелого Дон-Жуана, которому для удовлетворения страсти требуются все более юные девицы, но кто знает, видимо, он приберегал эту фазу этак лет для восьмидесяти или даже девяноста. Его теория заключалась в том, что женщины моложе тридцати ничего не смыслят в сексе. Во-вторых, наркотики; если она уже тогда употребляла героин, он не стал бы иметь с ней никаких дел.

«И все же героин находился в его доме, и Джери знала об этом, а также где его найти, — подумал Ромстед. — Никаких ответов — одни только новые вопросы». И хотя Полетт ему нравилась, дифирамбы, расточаемые миссис Кармоди его отцу как искусному любовнику, начинали действовать на нервы — как никак Ромстед двадцать дней пробыл в море и, если можно так выразиться, соскучился по женскому обществу. Он поблагодарил ее за коктейль, затем вернулся в мотель и позвонил Майо.

— И что ты узнал? — спросила она.

— Ничего достоверного, — ответил он. — Расскажу, когда вернусь. Приеду часов в одиннадцать вечера.

— Я буду ждать у тебя дома.

— Это ты хорошо придумала.

— Конечно. Так что расскажешь обо всем, пока будешь охлаждаться под душем.

— Тогда не в одиннадцать, а в десять.

Ромстед зашел в контору мотеля, заплатил за междугородный разговор и попросил разбудить его в пять.

Еще не было десяти вечера, когда он вышел из лифта многоэтажного жилого дома на холме с видом на Эмбаркадеро и залив и направился по коридору, устланному ковром, заглушавшим звук шагов, к своей квартире.

В гостиной царил полумрак. Майо Фоли, облаченная в домашний халат, под которым, очевидно, ничего не было, слушала Равеля, водрузив свои длинные босые ноги на кофейный столик рядом с бутылкой шампанского в ведерке. Она улыбнулась, и в ее темно-синих, подернувшихся поволокой глазах появилось так хорошо ему знакомое выражение страсти.

— Ты как раз вовремя, Ромстед, — сказала она, — я уже собиралась начать без тебя.

Глава 5

Майо — на самом деле ее звали Мартой — была тридцатитрехлетней брюнеткой с белоснежной кожей и синими, почти цвета фиалки глазами. Она была разведена и, имея диплом медицинской сестры, мечтала стать врачом, но четыре года подряд проваливалась на экзаменах на медицинском факультете университета в Беркли. Несмотря на дух независимости, царивший в медицинских школах, Майо не слишком увлекалась идеей эмансипации, однако она принадлежала к числу страстных защитников гражданских прав и окружающей среды. Кроме того, она была чертовски сексуальна и порой пускала в ход такие крепкие выражения, которые могли вогнать в краску даже портового грузчика, в чем Ромстед убедился в самом начале их знакомства, когда неосторожно пошутил, сказав, что она, подобно либералам, на все реагирует одинаково. Он по меньшей мере раза три просил Майо выйти за него замуж, однако она каждый раз мягко, но решительно ему отказывала. Ее первый брак был неудачным, и теперь она сомневалась, что Ромстед окажется подходящим кандидатом в мужья, и не торопилась предпринимать вторую попытку.

Он повернулся и посмотрел на Майо. Она лежала на спине в расслабленной позе, и линии ее обнаженного тела были мягкими и гибкими, а само оно в полумраке спальни казалось причудливой композицией из света и тени: тускло белевшие бедра, как лоскут черного бархата — треугольник внизу живота, темные соски на обмякших распластанных грудях, лицо точно бледное пятно, черные волосы и густые тени на месте глаз. Снова почувствовав возбуждение, Ромстед наклонился и нежно поцеловал Майо в шею. Было больше двух часов ночи, и они уже трижды занимались любовью — последний раз так долго, что она неоднократно испытала оргазм. Но можно еще раз повторить.

Майо оттолкнула его руку:

— И у тебя еще хватает совести называть своего отца кобелем!

— С тех пор, как я познакомился в тобой, я не спал с другими женщинами.