Бриллиантовое бикини - Вильямс Чарльз - Страница 1

Чарльз ВИЛЬЯМС

БРИЛЛИАНТОВОЕ БИКИНИ

Глава 1

О, это было отличное лето, можете не сомневаться. Папа говорит, фермы куда как полезны для здоровья, а уж полезнее фермы дяди Сагамора вам не найти, даже и не старайтесь. Там есть озеро, где можно ловить самую настоящую рыбу, и у меня был пес, не говоря уж про охотников на кроликов со всамделишными ружьями и о мисс Харрингтон. Она была просто прелесть и учила меня плавать.

Мисс Харрингтон? О, это у нее была та самая виноградная лоза, вокруг которой потом поднялся такой шум. Да вы, верно, и сами помните. Это же попало во все газеты. Татуировка в виде виноградной лозы с маленькими голубыми листочками. Она вилась вокруг ее правой груди, словно тропинка вокруг холма, и заканчивалась крошечной розочкой в самом центре. Папа потом задал мне взбучку за то, что я раньше не рассказал ему о ней, но какого черта, — откуда мне было знать, что не у всех есть розочки на груди? Я просто счел само собой разумеющимся, будто у благотворительных дам тоже есть такие рисунки, только я никогда не спрашивал их об этом, потому что пока общался с ними, еще и в глаза не видел ни мисс Харрингтон, ни ее виноградную лозу.

Но это я забегаю вперед. Лучше начну с самого начала и в первую очередь расскажу вам, как это вышло, что мы приехали к дяде Сагамору. А все оттого, что папу стали слишком уж часто призывать в армию.

Похоже, неудачный выдался год для призывников. Первый раз папу замели посреди зимы, когда мы приехали в Гольфстрим-Парк, потом в Пимлико, но хуже всего пришлось в Акведуке. Мы с трудом нашли, куда притулить наш трейлер, и только-только начали печатать, как его снова забрали. Ну и разумеется, меня, как всегда, заграбастали благотворительные дамы.

Эти благотворительные дамы такие смешные. Не знаю почему, но они всюду одинаковые. Обычно у них пышная грудь, и они задают тебе одни и те же старые вопросы, а когда ты пытаешься объяснить им, что путешествуешь по всяким большим городам, таким как Хиали и Бельмонт-Парк, и что папа просто советник по капиталовложениям в скачки и у него куча неприятностей с призывной комиссией, они начинают переглядываться, качать головами и повторять: “Ах, какой кошмар! А ведь он еще совсем дитя!"

Так вот, эти благотворительные дамы в Акведуке все расспрашивали меня, в какую школу я хожу, отчего это мама ушла от папы, умею ли я читать и писать, и все такое прочее. Я ответил, что отлично умею читать, а то как же? Тогда они сунули мне под нос какую-то книжку, чтобы проверить. Увесистая, прямо скажем, была книженция, я потом читал ее весь месяц, что провел в приюте. Про одного парня по имени Джим Хокинс и одноногого пирата по имени Долговязый Джон Сильвер, просто умора. Хотелось бы мне снова ее раздобыть, чтобы узнать, чем там кончилось. Как вы думаете, можно где-нибудь здесь достать еще одну такую?

Но, возвращаясь к благотворительным дамам — увидев, что мне трудновато пришлось, они снова запереглядывались и забормотали:

— Да-да, так мы и думали.

А мне и впрямь было нелегко. Не то чтобы попадались по-настоящему трудные слова, но этот тип как-то чудно пищит, у него все слишком уж хитро закручено.

— Билли, тебе не следовало говорить, будто ты умеешь читать, — сказала главная дама. Всегда легко узнать, какая из них главная, потому что, как ни странно, но грудь у нее всегда пышнее, чем у прочих.

— Но, мэм, — отвечаю я. — Я умею читать. Просто эта штука как-то чудно написана. В каждом слове слишком много букв.

— Что за чушь, — говорит она. — Как это слишком много букв? Неужели ты думаешь, что Роберт Льюис Стивенсон не умеет писать правильно?

— Не знаю я ничего про этого вашего Стивенсона, — стою я на своем, — а всего-навсего пытаюсь объяснить, что эта штука не так написана и в ней сам черт ногу сломит. Смотрите, сейчас я вам покажу, что имею в виду.

У меня в кармане как раз завалялся сандвич с копченой колбасой, потому что мы только успели выйти и направиться к ипподрому, как папу сцапали пинкертоны. Вот я и вспомнил, что он завернут в обрывок вчерашнего списка забегов. Вытащив сандвич, я откусил кусок и принялся показывать.

— Глядите сюда. — И я ткнул пальцем в листок. — “Барньярд Гейт (М) 105* чал.мер.З, от Барнаби — Гейтс Айяр, от Франджи-Панджи. Дек. 5, ТрП, 6ф, 1:13 — 17, III* 1-1, 1-5, 1-3, 8-9, Стр'гф'л'Дж МолЗ, Зл'п'л'чн 119, Б'сп'чн П'др'жк 112, Пнчк 114”. Улавливаете? А теперь взгляните на этот забег: “Муха 2 Аку 1/2 фт: 48”. Что молния против собаки, и если вам вздумается хоть цент на него поставить, значит, у вас в голове опилки. Он вечно сперва рвется вперед, но с дыхалкой у него плоховато, и он всегда сдыхает у восьмого столба.

Тут они прервали меня, и начался форменный бедлам. Они ну никак не желали верить, что я все это читаю. А я сказал, что это так же ясно, как нос на лице, и растолковал: Барньярд — это чалый мерин-трехлетка, не выигравший еще ни одного забега. Он сын Барнаби от Гейтс Айяра, что от Франджи-Панджи. В последних скачках он шел примерно 1 к 17 в забеге молодняка в Тропикал-Парк пятого декабря. Жокеем у него скакал Джордж Стрингфеллоу весом сто одиннадцать фунтов при полной выкладке, разрешенной для молодняка. Дорожка была мокрой, и время победителя составило минуту и тринадцать секунд, и Барньярд Гейт лидировал на старте, на полпути и на выходе на финишную прямую, но затем выдохся и пришел восьмым, отстав от фаворита на девять корпусов. А тремя победителями стали Злополучный, Беспечная Подружка и Пончик. Поэтому я прямо заявил благотворительным дамам, что если кто здесь и не умеет читать, так это они, а не я.

Тут все и завертелось. Они закричали, что мальчик, который умеет читать только таблицы со скачек, — позор американскому образу жизни и что они отправятся прямиком в суд, отберут меня у папы и упекут в приют. Я-то, понятное дело, был против, но что тут возразишь? Оставалось лишь ждать, пока папа отвертится от призыва.

Словом, они продержали меня в приюте битый месяц и обращались со мной неплохо. Даже позволили взять почитать “Остров сокровищ”, и я так увлекся, что уже не мог оторваться. Поначалу дело шло медленно, лишние буквы мешали, но я помаленьку уловил суть и наловчился вроде как прищуриваться и отбрасывать ненужное, так что мне стало полегче. Я добрался уже до середины и был в полном восторге, когда заявился папа. Он потребовал встречи с благотворительными дамами, суперинтендантом приюта и еще какими-то людьми, которых я не знал, и это было нечто. Все так и кипели, а папа кричал, что он советник по капиталовложениям в скачки, и в том нет ничего дурного, и кто они, по их мнению, такие, чтобы отбирать у него его мальчика?

Я украдкой попытался вырвать несколько страниц из книжки, на случай если ее у меня отберут, и спросил папу:

— А ты знаешь что-нибудь о Долговязом Джоне Сильвере?

— В жизни не слыхал, — отвечает папа. — Верно, пес какой-нибудь, а я собачьими бегами не занимаюсь.

Ну, тут они все разом на него насели, и тогда-то он вспомнил про ферму дяди Сагамора. Мы поедем туда, сказал он, для мальчика нет ничего полезнее жизни на ферме. Чего у папы не отнимешь, так это способности убеждать. Он такой говорун! Когда продает таблицы, любого простофилю вмиг заговорит. Он-то, правда, зовет их клиентами. Я просто видел, как папа ухватился за эту идею и так и загорелся.

— В самом деле, — принялся он вещать, — вы только подумайте обо всех великих людях, которые начинали на фермах, таких людях, как Линкольн, и генерал Томас Ли, и Гровер Уэйлен, и Уильям Уодсворт Хоторн, и Эдди Аркаро. Да вы только подумайте, до чего это здорово: кормить уток, собирать яйца, лопать арбузы, пить парное молоко, кататься на лошадях… — Тут он осекся, кашлянул и пошел на попятную:

— Нет. Как подумаешь, так, пожалуй, лошадей-то там и нет. Помнится, мой брат Сагамор всегда говаривал, что ни за что не потерпит их у себя. Мулов у него пруд пруди, а лошади ни одной. Он их прямо-таки ненавидит. Джентльмены, можете вы вообразить себе более подходящее для подрастающего мальчика место, чем такая ферма?