Мужские рассказы - Белов (Селидор) Александр Константинович - Страница 35

— Для чего же он нужен?

— Как для чего? — удивился Дракон. — Разумеется, для того, чтобы вырвать человека из оков морали.

— Это что-то новое. Гуманизм и есть мораль.

— Мораль — только политика гуманизма, селекция добра и зла. Но мы никого не пустим «по ту» их сторону.

Этим он, видимо, намекал на известный труд Фридриха Ницше. Меня прожгло. Но я был бессилен перед Драконом. Получалось, что я только спрашивал, а он, как профессиональный демагог, пробовал на мне в качестве утренней зарядки свою истину.

— Так что судный день сегодня не состоится, — продолжил Дракон, допивая свой кофе.

— А вы исключаете возможность попасть под приговор другого суда? Подготовленного специально для вас?

Я стиснул его взглядом. Дракон попытался улыбнуться, но улыбка не пошла:

— Да, нас можно победить, но только временно.

Он всё-таки улыбнулся, закурил сигарету и сжимая её зубами договорил:

— Временно. Дракона нельзя уничтожить. Можно убить. Можно разметать его кости, но они прорастут новыми Робеспьерами.

— Вы забыли, что каждый Робеспьер попадает под гильотину, которую он приносит с собой. Так что Дракон обречён…

Он хмыкнул и ничего не ответил. Может быть, ему надоела эта маленькая комедия масок. Человек в кожаном плаще встал и направился к выходу. Звонко стукнула стеклянная дверь, едва не прищемив длинный чёрный хвост развевающейся мантии Дракона. Что теперь? Если верить Горо… На улице мягко взял мотор. Его машина сейчас, вероятно, выползала из тени платана на освещённую солнцем дорогу. И тут заскрипела резина, и характерный удар с россыпью битого стекла, который всегда приводит в содрогание души автомобилистов, вернул меня к ощущению реальности. Что это? Я бросился вон из кафе. Могучий грузовик перегородил дорогу, навалившись всей своей массой на искорёженный «Форд». Его лобовое стекло просто вышибло вверх. Кто был там, за рулём? Крышу «Форда» свезло на капот и она скрывала несчастного. Всё замерло. Дымились руины автомобилей. И тут я заметил полу чёрного кожаного плаща, свисавшую до земли из-под вздыбленной дверцы «Форда». Боже мой, минуты не прошло с момента, когда мы пили кофе и трепались о гуманизме. Только теперь полная ясность происходящего осветила мой рассудок. Что же, выходит, всё это — реальность. Внезапная и беспощадная мысль донесла мне, что я… победил. Закричал шофёр в грузовике. Пришли в себя люди, покинувшие, как и я, из кафе. Кто-то побежал звонить в полицию. Была та минута, когда не хотелось верить в реальность, ища спасение от происходящего в своём негодующем внутреннем мире.

Я шёл по улице и думал о своём драконе. О своём первом драконе.

Проклятая жизнь

Хозяин квартиры щурился от ослепительного света. Его гость раздвинул шторы, и в комнату ворвалась весна. Преодолевая неприязнь к своему гостю, хозяин квартиры спросил:

— Ну, как вы живёте, как Маша?

— Живём помаленьку, если это вообще можно назвать жизнью. Если можно жить, когда нет работы и нет денег ни на что, когда всё время болеют дети, и в доме нет горячей воды, а электричество дают только вечером, когда не на что купить даже уголь для печки, и по ночам плачет жена.

— Но мы себе судьбу не выбираем, — попробовал возразить хозяин квартиры.

— Может быть, и так. Однако, мы вправе её изменить.

Гость недобрым взглядом посмотрел на своего собеседника:

— Я давно хотел тебя спросить, справедливо ли по-твоему, когда молодая женщина с двумя детьми на руках получает в наследство какой-то разбитый «Москвич», а её брату-инвалиду, у которого и семьи-то нет, при этом достаются трёхкомнатная квартира с мебелью, садовый участок и гараж?

— Вот ты о чём, — кривя от злобы рот заговорил инвалид. — Вам моя квартира всё никак покоя не даёт. Он вдруг преобразился:

— Шиш вам! Так Машке и передай. Ничего вам не достанется. Женюсь я, понял?

—Что?!

— Да, женюсь и перепишу квартиру на жену.

Он засмеялся, обнажив кривые, прокуренные зубы. Его гость покачал головой, вздохнул и собрался было уйти, но неожиданно увидел на книжной полке необычный серебряный браслет. Вещь зацепила взгляд этого постороннего человека, будто внушая ему свою магическую силу. Что-то происходило в уме навязчивого посетителя трехкомнатной квартиры, он снова посмотрел на её хозяина. Холодно и жестоко. И ушёл не прощаясь.

Гостиница «Центральная», соотносимая с некогда наиболее благообразным районом города, на отель походила мало. Её осыпавшиеся карнизы, известковые подтёки голубиных отметин по треснувшим стенам и прочая неприглядность говорили о недавней поре всеобщего пролетарского пренебрежения к житейскому изыску. А, в общем, гостиница была как гостиница. Типичность происходившего в ней впечатывалась в мирскую круговерть не более чем россыпи дождя в броню асфальта. Её мир составляли командировочные, купчишки что побогаче, да всякий беспричинно шатающийся люд. Пристроенный к какому-то неопределённому делу. Какие всегда трутся возле банкетов, встреч и проводов, открытий и закрытий, организационной неразберихи, а также при исполкомовских обедах по талонам.

Редким исключением становились заезжие эстрадные гастролёры. Однако сезон ещё не начался, афиши по городу никто не развешивал, и в гостинице всё было спокойно. Постояльцев дежурные администраторы знали в лицо, а тех, что жили в двухместном номере на втором этаже, примечали особо. Да, люди эти были нетипичны для гостиницы «Центральная» в досезонное время. Они оказались связанными друг с другом только по воле поселившего их администратора.

Один из них сейчас лежал на заправленной кровати, заломив руки под голову, глядел в потолок и рассуждал:

— Вы знаете жизнь в практике, а я изучаю её в теории. И поверьте, преимущество на моей стороне. Не случайно великий Ницше называл практику умом дураков.

Его собеседник, усталого вида человек, из тех, кто давно уже платит по несдержанности и неразборчивости молодых привычек, слушал скорее ради приличия. Раз уж собеседник обращался к нему. Молодой человек на кровати потянулся и продолжил рассуждать в своё удовольствие.

— Практики строят свою оценку на типичности осознаваемых ими явлений. Но это и есть главное заблуждение! Два схожих явления для них — уже признак закономерности, а три — незыблемое правило. Оттого ум практика просто теряется перед любым отличием. И не допускает возможности его существования. Практика — только отражатель явлений, тогда как теория — их организатор.

— Как скучно, а главное надуманно, — вмешался сосед по номеру.

— Ничего подобного!

Молодой человек вскочил с кровати и подошёл к окну.

— Ничего подобного, — повторил он глядя сквозь застиранный штапель занавесок. — Я только хочу сказать, что теория изначальна. С того момента, когда человек научился понимать жизнь.

— Мне будет трудно оценить все эти старания вашего ума. Я всегда был человеком действия, — заключил невольный собеседник.

— Однако с полной очевидностью могу сказать, что с этими фантазиями вы и шагу не ступите в реальной жизни.

— Представьте, я тоже всегда был человеком действия. И долгие годы человеком сугубо практического действия. Но обстоятельства заставили меня перейти от физических стараний к работе головой.

— Какие обстоятельства? — поинтересовался человек в возрасте.

Теоретик обернулся. Его глаза впитали некоторый интерес к его персоне, появившийся вдруг у соседа по номеру.

— Трюк был моей профессией. Цирковой трюк, сопряжённый с риском. Кино, эстрада… Я ловил стрелы, выпущенные в меня из лука, прыгал с тумбы на расставленные кинжалы, прыгал с трапеции на трапецию с повязкой на глазах. Азарт затягивал меня всё дальше и дальше. К черте невозможного.

— О, значит, вы артист?

— Нет, не артист. Я всегда был воином. Всё это, в моём понимании, исходило не от показушности и публичного признания, а от борьбы с самим собой. Я жил и работал где-то между жизнью и смертью. На моих плакатах никогда не было этой подводки «артист эстрады». Просто Радомир. Красивое славянское имя.