Вдова аятоллы - де Вилье Жерар - Страница 5

Старый иранец слегка побледнел, покачал головой и поднялся.

— Господа, мне очень жаль, что не могу вам помочь. Я никогда не видел этих людей.

Полицейские не шевельнулись. Дуглас Франкенхаймер не спускал глаз с рук пожилого господина, которые слегка дрожали. Он знал, что едва они выйдут. Голам Солтанех тут же позвонит своему адвокату. Иранец был респектабельной персоной, и его нельзя было запугивать как бродягу. Однако его волнение показывало, что, возможно, он говорит неправду. Оставалось только немного поблефовать.

Со времени происшествия на Гудзон-стрит прошла неделя. Этот визит стал эпилогом кропотливого расследования на основе списка, полученного в «Эриа». Сотрудники ФБР методично просмотрели все приглашения, посланные на «экзотический» вечер, выделяя при этом всех подозрительных. Разумеется, оставались еще пробелы, но среди тех, кто был еще не проверен, только Голам Солтанех имел связи с Ираном.

Дуглас Франкенхаймер сказал предельно официальным тоном:

— Господин Солтанех, неделю назад эти трое людей были на вечере в дискотеке «Эриа».

Иранец прервал его, улыбнувшись.

— Я не посещаю такие места. Для этого я староват. Мне скоро будет шестьдесят семь лет...

Это было очевидно... Но Дуглас Франкенхаймер не дал себя сбить с толку и продолжал:

— Возможно, — сказал он, — но один из этих трех пришел туда с посланным вам приглашением. Если это не вы ему дали, нам нужно будет опросить ваш персонал.

Гедеон Шуберт, наблюдавший за Солтанехом, заметил растерянность в его взгляде, но тот быстро взял себя в руки. Он положил руку на сердце.

— Господа, — сказал он, — это невозможно. Я не пони маю... Это какая-то ошибка... Может быть, его украли из почты...

Кто-нибудь другой поверил бы его искреннему тону, но только не Дуглас Франкенхаймер. Вздохнув, он поднялся.

— Господин Солтанех, мне очень жаль, но я полагаю, вам придется пройти с нами для более обстоятельной беседы. Речь идет об убийстве, в частности полицейского, об ужасном увечье, нанесенном молодой женщине. Это не простое нарушение правил дорожного движения.

Он замолчал и про себя помолился. С теми фактами, которыми он располагал, можно было всего лишь допросить старого иранца, и то с его согласия. Капитан Мак-Карти устно разрешил им пойти немного дальше, чем позволялось. Но если Солтанех позвонит своему адвокату, то они рискуют быть обвиненными в применении недозволенных приемов... И вызвать скандал. Старый иранец, побледнев, казалось, превратился в статую. В комнате на какое-то мгновение воцарилась напряженная тишина. Несмотря на свои подозрения, Дуглас Франкенхаймер плохо представлял себе, каким образом этот усталый старый человек мог бы оказаться связанным с жестоким нападением у «Эриа». Однако профессия научила его опасаться всех и всего.

Внезапно Солтанех откинулся в кресле, прижав руку к груди. Дуглас Франкенхаймер, едва не чертыхаясь, с испугом нагнулся к нему, решив, что с иранцем случился сердечный приступ. Если тот преставится у них на руках, то это наверняка будет означать для них отставку. Но иранец по-своему понял его жест и, подняв голову, пробормотал:

— Господа, я вас прошу, я вас прошу, не уводите меня! Я вам все скажу.

Если бы Франкенхаймеру объявили, что он выиграл в гарлемской лотерее, он ликовал бы меньше. Но надо было ковать железо, пока горячо... Пододвинув стул поближе к старику, он спросил:

— Где вы встречали этих людей?

— Здесь, — признал иранец слабым голосом. — Они приходили сюда две недели назад.

— Вы знали их?

— Только одного.

— Его имя?

— Ардешир Нассири.

Гедеон Шуберт, сидя у него за спиной, быстро записывал все сказанное. Разумеется, для судебного дела это мало что значило, но для следствия было неоценимо...

— Кто он? Где он? Его адрес? — бросал Франкенхаймер возбужденно и нетерпеливо.

Голам Солтанех нервно потирал руки.

— Он, как и я, иранец, — произнес он, — из секты, которая преследовалась аятоллой Хомейни. Но Ардешир Нассири ради выгоды решил отречься от своих убеждений и помогать муллам преследовать других членов секты. Он стал одним из главных осведомителей Савама — секретной полиции аятоллы. Потом он покинул Иран, потому что члены секты хотели его убить, и стал выполнять задания Савама за границей. Мне неизвестно, где он жил в Нью-Йорке.

— А другие?

— Тот, с бритым черепом, — в прошлом борец, он работал на Савак, секретную полицию шаха. Это убийца. Когда режим сменился, муллы подобрали его. Он стократ заслуживал смерти, но был мастером пыток, а у них таких не хватало. Ему все простили, и он продолжал пытать, но уже других. Он задушил своими руками двух моих друзей в тюрьме «Эвин», в Тегеране.

— Его имя?

— Нарвиз Багхай.

— А третий, высокий усач?

— Этот, наверное, хуже всех, — обронил Солтанех. — Он работал плотником в Тебризе и всегда восхищался Хомейни. Когда муллы захватили власть, его назначили «религиозным комиссаром», дав поручение преследовать врагов режима... Раньше он был бедняком, а теперь стал очень богат, обобрав десятки людей. Он похищал и насиловал женщин, а потом посылал их солдатам на иракский фронт. Он заставил одну молодую женщину, дочь шахского офицера, отдаваться всем его друзьям. Она потом повесилась... Его так ненавидели в Тебризе, что люди аятоллы посоветовали ему уехать из страны...

Солтанех продолжал, и теперь его трудно было остановить.

— Этого зовут Гормуз Сангсар, он едва умеет читать и писать... Фанатично предан аятолле Хомейни.

— И вы согласились принять этих людей? — недоверчиво спросил полицейский. — Здесь ведь Нью-Йорк, а не Тегеран. Достаточно было позвонить в полицию, чтобы она защитила вас.

Солтанех с сожалением взглянул на него, затем поднялся и просеменил в угол комнаты. Он поднял стоявшую на полу, повернутую к стене картину и показал полицейским. Это был великолепный натюрморт французского художника семнадцатого века. Полотно было изрезано в нескольких местах.

— Вы не знаете этих людей, — сказал он. — Когда они пришли ко мне, Гормуз Сангсар направился прямо к этой картине, вынул из кармана бритву и сделал вот это. Он сказал, что это для того, чтобы я внимательней слушал их. В противном случае они все здесь разгромят.

— Но зачем вы их впустили сюда? — удивился Дуглас Франкенхаймер.

— Я думал, что Ардешир Нассири будет один. Он сообщил мне, что привез документы по импорту из Ирана...

— Как? — прервал его Франкенхаймер. — Вы сотрудничаете с Хомейни, человеком, который изгнал вас из вашей страны?

Голам Солтанех развел руками.

— Надо ведь жить. В Иране конфисковали все мое имущество, блокировали счета в банках. У меня больше нет ничего, кроме этой квартиры и этой обстановки, которую я постепенно продаю, чтобы иметь средства для жизни. Поэтому я начал дело, организовав торговлю с Ираном. Я поставляю туда сельскохозяйственные товары, удобрения и тому подобное...

— Понятно, — сказал неприятно пораженный полицейский. — Продолжайте.

Я не знаю, каким образом Ардешир Нассири узнал, что я получил для моего сына приглашение на этот вечер в «Эриа». Мой сын сейчас находится в Европе. Они потребовали, чтобы я отдал им это приглашение.

— И вы отдали?

— Да. Они мне сказали, что если я откажу, то больше не смогу вести никаких дел с Ираном. Что моего сына отыщут и убьют как неверного. Я поверил им. Они способны на все. Вспомните о заложниках в Тегеране... С другой стороны, они обещали, что если я помогу им, то аятолла Хомейни лично рассмотрит мое дело и что, возможно, мне разрешат вернуться в Иран. Вы знаете, у меня там семья, и потом, это моя страна...

Снова воцарилась тишина. Полицейские чувствовали, что на этот раз Солтанех говорил правду. Страх сделал свое дело. Теперь старик вызывал у них жалость. Он тоже был жертвой. Но сейчас, после стольких усилий, у них была, по крайней мере, нить, чтобы найти виновников бойни на Гудзон-стрит.

— А у вас нет никаких предположений относительно цели, которую они преследовали? — спросил Франкенхаймер.