Замок на скале - Вилар Симона - Страница 7

Генри вернулся на стену и внезапно свирепо выругался. В другое время его бы только позабавила неутомимая страсть законных супругов, не сумевших дождаться ночи. Однако сейчас он ощутил только зависть и раздражение и многое бы отдал, чтобы вот так, в темном закоулке, обнять леди Анну и чтобы она так же запустила руки в его волосы. Но какие бы чувства ни бушевали в его груди, он умело скрывал их, и, когда вечером спустился в большой зал Нейуорта, на губах Генри играла обычная приветливая улыбка.

Большой зал располагался на втором этаже. На первом помещались клети, кладовые, склады шерсти. Верхний, третий этаж, занимали хозяйственные службы и жилые помещения. Большой зал оставался излюбленным местом для всех обитателей замка. По вечерам здесь собиралась вся свободная от работы челядь.

В отличие от более цивилизованных южных графств, в Пограничном крае еще сохранялись патриархальные обычаи – господа и слуги садились за трапезу вместе. И когда по завершении дня все домочадцы собирались в зале у огня, мужчины снимали со стен тяжелые дубовые столешницы, устанавливали их на козлах и придвигали к ним лавки. Для хозяев и их гостей стол ставился на небольшом возвышении, которое находилось в торце зала. Его покрывали чистой скатертью, посуда была богатой, а яства – самыми изысканными.

Генри Стаффорду отводилось почетное место по правую руку от хозяина. С другой стороны садились супруга барона и их дети. Здесь же обычно присутствовали капеллан замка, камеристка баронессы, а рядом с Генри оставалось место для его оруженосца.

Слуги вереницей вносили блюда, расставляя их на столах. В обоих концах зала в огромных каминах жарко полыхало пламя, а под потолком каждый вечер зажигали свечи в огромной, подвешенной на цепях люстре. Зал заполнялся теплым светом, суетой, запахами стряпни и людского пота.

Обстановка была столь дружелюбной и оживленной, что Генри невольно сравнивал ее с гнетущей атмосферой в его родовом имении, когда они с Кэтрин Вудвиль в одиночестве восседали на противоположных концах длинного стола, сумрачно поглядывая друг на друга, в то время как стольники с чопорным видом расставляли на столах затейливые кушанья, а с хоров лилась томительно-скучная музыка.

В Нейуорте музыкантов не было, как не было и хоров. Вместо гобеленов на выбеленных стенах висели всевозможные охотничьи трофеи, а среди распяленных шкур вепрей и медведей по стародавнему обычаю помещалось начищенное до блеска боевое оружие и щиты. Это придавало залу живописный и обжитой вид.

Выше человеческого роста вдоль одной из стен, выходящих во внутренний двор, тянулся ряд больших готических окон, проделанных, как оказалось, совсем недавно. Прежде вместо них были обычные щелевидные бойницы. Теперь же стрельчатые окна давали столько света, что днем в зале не было нужды в дополнительном освещении. Пол выстилали квадратные каменные плиты, для тепла покрытые соломенными циновками, которые еженедельно заменялись, так как леди Майсгрейв любила чистоту.

Возвышение, где стоял господский стол, было устлано мягкими овечьими шкурами, как и часть пола близ одного из каминов, куда обычно по завершении трапезы ставили кресла и барон Майсгрейв с его высокородным гостем удалялись побеседовать, в то время как леди Анна усаживалась с камеристкой Молли за вышивание. Герцог и хозяин замка толковали о последних новшествах в оружии, о достоинствах охотничьих соколов, о тонкостях травли с борзыми.

Однако Генри рано или поздно переводил разговор на такие темы, которые могли заинтересовать Анну, и тогда игла замирала у нее в руках и баронесса поднимала на него свои блестящие, как морская влага, ясно-зеленые глаза.

В таких случаях герцог считал себя вознагражденным за прежние поражения. Он был превосходным рассказчиком – даже ратники Майсгрейва и слуги переставали возиться с оружием и придвигали поближе свои скамьи, а не то усаживались прямо на полу и слушали его, разинув рты. Порой они задавали вопросы, и Генри, забыв о том, что он свояк короля и пэр Англии, принимался отвечать, лишь потом вспоминая о своем сане и спохватываясь. Однако его подбадривала улыбка баронессы, и он чувствовал, что в такие минуты она благодарна ему.

Генри повествовал об обычаях двора, о пышных турнирах, о мистериях, о нравах придворных. Порой он обращался к шотландскому двору, воспоминания о котором были куда более свежи, однако, как оказалось, в Нортумберленде неплохо знали о дворе Якова III, о его ссорах с братьями и о беспредельно возросшем могуществе фаворита Кохрейна. Зато о том, что происходило в далеком Лондоне, обитатели Нейуорта слушали с куда большим интересом.

– В последний раз я видел моего короля перед французской кампанией, – замечал Майсгрейв. – Однако на границе было неспокойно, и он отговорил меня участвовать в войне с Людовиком, сказав, что для всех будет лучше, если я останусь следить за границей.

– Вы ничего не потеряли, сэр Филип, не попав во Францию. Англия еще никогда не терпела такого унижения в Европе, как во время этого похода. Мечи англичан ржавели в ножнах.

– Зато король отхватил изрядный куш, – констатировал сидевший здесь же капеллан Мартин.

– О да! Как говаривал покойный канцлер Фортескью, король должен быть богат, чтобы не давить народ поборами, а у Эдуарда IV сейчас столько французского золота, что он вполне может исполнить любую свою прихоть, не прибегая к повышению налогов или к беневоленциям.

– Разве это скверно? – усмехнулся Майсгрейв.

– И это говорите вы, первый воин Пограничья! – воскликнул Генри Стаффорд. – Неужели вам не дорога слава Англии? Ведь никогда еще англичане не уходили с континента, покрытые таким позором!

– И отягощенные таким количеством золота, – иронично улыбнувшись, добавил барон. – Ведь благодаря этой сделке королевство сможет немного передохнуть после нескончаемых смут. Я сам видел, как обстоят дела, когда ездил на юг. В Англии слишком быстро стала стираться память о несчастьях времен борьбы Алой и Белой Роз.

Генри поглядел на изящно склонившуюся над шелками леди Майсгрейв.

– Миледи Анна говорила мне, что вот уже много лет подряд не выезжала из Нортумберленда. Неужели вы, оставляя замок, решались покинуть ее одну в этом беспокойном крае?

Баронесса, не поднимая ресниц, улыбнулась. Барон похлопал по плечу сидевшего на ступени камина светловолосого худощавого воина.

– С ней всегда рядом мой помощник – Оливер. Не смотрите, что у него только одна рука. Он один из лучших воинов Пограничья, и я буду хлопотать, чтобы герцог Нортумберлендский посвятил его в рыцари. Когда я уезжаю и оставляю его в замке, я уверен, что Нейуорт в самых надежных руках.

У Бэкингема на сей счет было иное мнение. Он давно заметил, что этот светловолосый нортумберлендец порой довольно странно поглядывает на баронессу. В его взгляде улавливалось какое-то слепое обожание своей госпожи, скорее даже – немая обреченная влюбленность. Просто удивительно, почему ни сам Майсгрейв, ни его супруга якобы не замечают этого.

Он снова заговорил о короле.

– Двор Эдуарда сейчас считается одним из блистательнейших в Европе. Король сам следит за этим, и они с лордом Гастингсом разработали необыкновенно сложный и пышный этикет. Королева Элизабет тоже не чуждается церемоний, но тут она просто не знает удержу. Теперь даже ее мать, вернее мачеха, не смеет обратиться к ней, не опускаясь на колени. Когда же она восседает за столом, ее фрейлинам и лордам порой приходится по нескольку часов проводить на коленях, взирая, как Ее Величество отведывает те или иные яства.

Баронесса оставила работу и обратила взгляд к герцогу.

– Ее Величество раньше называли воплощением красоты с золотыми волосами. По-прежнему ли она столь прекрасна?

Генри заметил, что при этих словах Филип Майсгрейв бросил на жену насмешливый взгляд. Совершенно неожиданно герцог вспомнил, что некогда слышал что-то о королеве и худородном рыцаре из Пограничья. Не о Майсгрейве ли шла речь?

– Почему вы молчите?

Анна не сводила с него глаз. Герцог улыбнулся: