Замок на скале - Вилар Симона - Страница 4

Это был необычный монах – крепкий и плечистый настолько, что Генри готов был биться об заклад, что он умеет владеть оружием не хуже, чем кропить святой водицей.

– Это вы говорили на латыни, когда у меня был жар? – осведомился герцог, пока капеллан осматривал его ногу. Герцогу раны, так мучившие его в дороге, теперь казались едва ли не случайными царапинами, и он почти готов был пожалеть, что Дугласы не изранили его сильнее, чтобы предстать перед новой дамой сердца – а то, что леди Анна пленила его сердце, одним взглядом вытеснив оттуда Мэджори Дуглас, было ясно, как божий день.

Монах внимательно взглянул на своего пациента. У этого служителя церкви были проницательные темные глаза и темно-русые с проседью волосы. Он носил черную рясу братьев бенедиктинцев, но тонзуру давно не брил, и его слегка вьющиеся длинные волосы почти достигали плеч.

– Да, это был я, сын мой. В то время болезнь теснилась в ваших легких, наполняя ваше тело жаром и холодом, а к этому присоединилась еще и лихорадка от ран.

– Вы, оказывается, ученый человек, святой отец, – заметил Генри. – Ваши познания в медицине и в латыни говорят сами за себя. Вы, видимо, не всегда жили в этом диком краю?

– Это так. Я долго состоял при одном из монастырей в Кенте. В Нейуорте же я всего около четырех лет. Как раз столько, сколько исполнится Дэвиду Майсгрейву.

Он ловко наложил повязку, сказав, что если так пойдет и дальше, то вскоре герцогу не потребуется его помощь. После чего напоил Генри каким-то отваром, от которого герцога бросило в пот и вскоре пришлось менять ставшую совсем мокрой рубаху и простыни.

– Какого дьявола, святой отец! – бранился Бэкингем. – Я и без этого иду на поправку!

Но священник не обратил внимания на его ругань.

– Вы будете пить потогонное, пока у вас не изменится цвет мокроты. Леди Анна в этом со мной совершенно согласна.

– Леди Анна, – ворчал Генри. – Как я могу говорить с благородной дамой, когда я совершенно мокрый и покрыт щетиной, словно боров. Я рыцарь или жалкий бродяга, в конце концов?

Брат Мартин снова протянул Генри глиняную чашку с питьем.

– Для нее вы всего лишь страждущий, не более того.

Он замолчал и усмехнулся:

– Именно поэтому не стоит больше говорить с ней о поцелуях. Здесь не Камелот[4], дорогой сэр рыцарь из Уэльса, и в Нейуорте вряд ли будут верно поняты ваши куртуазные манеры.

Бэкингем осекся и сердито уставился на священника. Что может этот бенедиктинец понимать в обычаях двора?

С хозяином замка, сэром Филипом Майсгрейвом, лорд Бэкингем познакомился в последний день уходящего года. Барон поднялся к нему в башню как раз тогда, когда Ральф Баннастер брил своего господина. Генри отослал оруженосца и наспех вытер лицо полотенцем. Он был несколько обескуражен, ибо перед ним предстал не дикий разбойник, а прекрасно одетый вельможа, настоящий рыцарь, статный и атлетически сложенный, с копной пышных, ниспадающих до плеч светло-русых волос, небольшой аккуратно подстриженной бородой и выразительными синими глазами. Майсгрейв был учтив, как настоящий придворный, говорил неторопливо и вскоре куда более подробно, чем ранее Ральф, посвятил герцога в то, как обстояли дела с Дугласами. Они долго беседовали, и Генри невольно поддался спокойному обаянию Майсгрейва.

– Знаете ли, сэр Филип, я представлял вас совсем иным. Этаким берсерком былых времен, который только и помышляет о том, как бы разрушить мир на англо-шотландском порубежье.

Барон улыбнулся. У него была открытая, ясная улыбка, хотя, и улыбаясь, он оставался сдержан и суховат.

– Я знаю, что обо мне сложилось такое мнение. В этом есть и моя вина. Раньше я жил, всецело отдавшись помыслам о мести за отца, которого убили соседи из-за Твида, и, кажется, весьма преуспел на этом пути. Однако я уже давно отказался от набегов и посвятил себя лишь охране рубежей. Тем не менее прежняя слава не покидает меня.

– Я заметил это, находясь в Шотландии. По крайней мере, настоятель Мелрозского аббатства изобразил мне вас совершенным исчадием ада.

– К несчастью, он прав. Шесть лет назад я напал на Мелрозский монастырь, дабы покарать нескольких негодяев из рода Скоттов. Они пытались найти в Мелрозе пристанище, но я ворвался туда и казнил их. Однако – и Господь мне свидетель! – у меня были на то более чем веские причины.

Казалось, на какой-то миг он забыл о герцоге Бэкингеме. Лицо барона озарилось мрачным светом ненависти, и Генри поневоле стало не по себе. Однако он решил про себя, что Майсгрейв именно тот человек, который только и мог остановить Дугласа.

В камине обрушилось догоревшее полено, взметнув сноп искр. Сэр Филип вздрогнул, словно очнулся. Он взглянул на своего гостя и снова улыбнулся.

– Вы уж простите меня за фамильярность, милорд, но из вашего оруженосца брадобрей хуже некуда. Уж лучше я вам пришлю своего цирюльника.

От улыбки лицо его стало мягче, и Генри вдруг подумал о Кэтрин.

– Барон, ваша дочь очень похожа на вас.

Майсгрейв кивнул.

– Я знаю. Даже не столько на меня, сколько на мою мать. Именно от нее Кэтрин позаимствовала мягкую женственность и карие глаза.

Он шагнул к окну – рослый, могучий.

– Вы ждете гостей? – спросил герцог.

– Да. В Нейуорт должен прибыть мой сосед Эмброз Флетчер с супругой и сыном. Сегодня последний день старого года, и всегда, когда представляется возможность, мы приглашаем их к себе на встречу Нового года. Это традиция.

Генри снова повел речь о том, что из-за него у барона серьезные неприятности, на что Майсгрейв возразил, что защитить англичанина от шотландцев – его прямой долг.

– К тому же, сэр, вы уже находились в Мидл Марчиз[5], а следовательно – в моих землях. Иначе мои люди не зажгли бы сигнальный огонь на скале.

К сказанному Майсгрейв добавил, что рад оказать гостеприимство пэру Англии, и если герцог не пожелает, когда поправится, перебраться во владения Перси, то он может оставаться в Нейуорте сколько пожелает, до тех пор, пока не прибудет достойная его положения свита.

В это время на лестнице послышались легкие шаги, и в комнату вошла леди Анна.

Генри даже опешил, настолько изменившейся она показалась ему. Теперь это была настоящая дама, а не красивая девчонка-разбойница, какой она представлялась ранее. Ее волосы скрывал высокий эннан, богатое платье из переливающегося гранатового бархата было по бургундской моде перетянуто под грудью широким поясом, украшенным крупными рубинами, а ворот и подол опушены темным соболем.

Леди Анна присела в низком реверансе и, извинившись перед герцогом, сказала, что на дороге показались огни и, видимо, Флетчеры с минуты на минуту будут здесь. Барон и его супруга простились с герцогом и покинули его, он же подумал о том, какая они превосходная пара – этот суровый северный воин и его очаровательная нежная жена. Он лежал, неподвижно созерцая пылающий в камине огонь и слушая отголоски праздничной суеты в замке.

Вскоре долетел вопль трубы, послышались щелчки подков по плитам двора, приветственные возгласы. Бэкингем прикрыл глаза, пытаясь уснуть. Ему стало грустно, как не бывало уже давно. Вокруг него был незнакомый мир, тревожный, но знающий, что такое счастье. Здесь жили особой жизнью, текущей по своим законам, и, несмотря на проявленное к нему благорасположение, он оставался чужаком. В замке праздник, а он лежит один-одинешенек, трогая веточки остролиста, которыми дети барона все же украсили его покои…

В последующие дни барон и баронесса нередко наведывались к знатному гостю. Прибегали и дети. Теперь, когда Бэкингем чувствовал себя все лучше, леди Майсгрейв позволяла им навещать герцога. Генри, разумеется, не был против. Дэвид был замечательно живым ребенком, хотя порой и пытался напускать на себя важность, чем бесконечно забавлял Генри. Он был любимцем матери, Кэтрин же явно пребывала в фаворе у отца. Она не скрывала, что герцог Бэкингем ей весьма по нраву, а однажды даже заявила, что герцог, наверное, похож на архангела Гавриила, из-за чего у нее с младшим братом едва не вышла драка, поскольку Дэвид уверял, что если на кого и похож этот небесный воин, то не иначе, как на их отца.