Замок на скале - Вилар Симона - Страница 10

– Понимаешь ли, Фил, – говорила она Филипу, – вся вина Изабель лишь в том, что она до безумия любит мужа. Этот негодяй заставляет ее делать все, что ему взбредет в голову. Разве она не страдала, когда предавала меня в Лондоне? Но, увы, она всегда оставалась лишь слабой, не слишком счастливой женщиной, и ее любовь к Джорджу была подобна дьявольскому наваждению. Герцог не заслуживает и малой толики такой любви. И хотя все говорили, что мы с Изабель очень разные, на самом деле в нас много общего. По крайней мере, я порой понимаю ее чувства. Она всю жизнь любит одного Джорджа, а я – тебя.

Однако у Филипа в отношении герцогини сложилось свое мнение, и он никогда не говорил жене, что Изабелла распускает лживые слухи о том, что именно она была обожаемой дочерью Делателя Королей и только ее он мечтал увидеть на троне.

Теперь же этот придворный красавчик Бэкингем с самым невозмутимым видом поведал Анне обо всем, не зная, как болезненно ранит ее новое предательство сестры, не говоря уже о том, как неосторожно было с таким жаром расспрашивать о сестрах Невиль. Филип хотел было предостеречь ее, а капеллан – единственный, кто, помимо Оливера, знал подлинное имя леди Майсгрейв, – даже решился на предостерегающий жест, но Анну, словно норовистую лошадку, закусившую удила, уже было не остановить.

Неудивительно, что у герцога вызвал недоумение горячий интерес некоей леди с окраины королевства к судьбам первых вельмож державы. Когда же он вдруг заметил, что между этой леди и высокородной герцогиней Кларенс есть известное сходство, у Филипа от недоброго предчувствия на миг пресеклось дыхание.

Он был смелым человеком, барон Майсгрейв, но его ахиллесовой пятой, брешью в его броне всегда оставалась тревога за Анну. Она была хозяйкой его замка и матерью его детей, однако в глубине души Филипа всегда гнездился страх, что когда-нибудь все откроется и у него отнимут его единственное бесценное сокровище. Он сам корил себя за подобные мысли, твердя, что многое изменилось за эти годы и что их брак, освященный в часовне церкви Святого Катберта, имеет законную силу.

Однако и он был наслышан о грандиозном скандале, который разразился в свое время в Англии, когда получил огласку тайный брак вдовы Генриха V с уэльсцем Оуэном Тюдором. И хотя Тюдор поклялся на Библии, что его союз с королевой Екатериной освящен церковью, ему не поверили, а несчастную французскую леди обвинили во всех смертных грехах. Нет, Филип Майсгрейв не желал такой судьбы для своей Анны. Пусть уж лучше тайна Нейуорта останется тайной, а весь мир продолжает считать младшую дочь Уорвика погибшей.

Когда Филип отбил у шотландцев двух путников-англичан и привез их в Гнездо Бурого Орла, он был несколько обескуражен, узнав, кем является один из спасенных. Он даже хотел было переправить его во владения графа Нортумберлендского, полагая, что Генри Стаффорд, пэр Англии и свояк короля, будет пользоваться там лучшим уходом и большим почетом. Однако Анна тотчас догадалась, что беспокоит Филипа.

– Тебе не стоит так волноваться, Фил, – мягко сказала она мужу. – Я никогда не встречала Стаффордов, а они – меня. Мы с герцогом почти ровесники, но всегда жили в разных концах королевства. К тому же этот юноша тяжело болен, его нельзя перевозить сейчас куда-либо, поскольку это может его убить.

Филип уступил, хотя в глубине души все же не был спокоен. Однако время шло, и Стаффорд и в самом деле не вызывал у него никаких подозрений. Но сегодня вечером все опасения Филипа возродились вновь. Заподозрил ли Бэкингем что-либо или приписал все обычному любопытству сельской леди? Во всяком случае, Филипу очень не пришлись по вкусу его заключительные слова о сходстве между леди Майсгрейв и герцогиней Кларенс.

К Филипу неторопливо приближался по стене ратник. Холодный лунный свет горел на металлическом острие его короткой пики. В такие морозные ночи не сладко нести службу на стенах Нейуорта. Филип видел, как стражник притопывает и, зажав пику локтем, хлопает себя по бокам руками в меховых рукавицах. Барон внезапно почувствовал, что совершенно замерз под легким шерстяным плащом, накинутым поверх замшевой куртки. Поежившись, он сбежал по гранитным ступеням на нижнюю площадку стены, к двери, ведущей во внутренние покои.

Он прошел сводчатым коридором, миновал большой зал и поднялся на третий этаж донжона, где находилась их спальня. Войдя к себе, он обнаружил, что Анна еще не ложилась. Обхватив колени, она сидела на разостланной у огня медвежьей шкуре. Филип осторожно приблизился и, опустившись в стоящее рядом кресло, стал смотреть на нее. Кажется, она плакала незадолго до его прихода, но сейчас стремилась скрыть это и отвернулась.

В неверном свете барон видел ее напряженную шею, нежную округлость щеки, густые ресницы. В том, как она сидела, обхватив колени, было что-то от канувшего в прошлое мальчика Алана Деббича. Так любила она сидеть у огня, когда они делали привалы на пути во Францию. Так она садилась, когда уже здесь, в его владениях, Филип порой брал ее с собой на горные пастбища и они проводили вечера с арендаторами у их костров.

– Итак, что случилось, радость моя?

Она потерянно взглянула на него и вновь отвернулась.

– Мне не следовало бы расспрашивать герцога.

– Это так. Но в этом есть и моя вина. Я плохой рассказчик и никогда не мог утолить твое любопытство, когда возвращался с юга.

Она проглотила ком, стоявший в горле.

– Ты знал… Знал, что Изабелла так и не простила мне, что я была любимицей отца?

Филип какое-то время молчал.

– Видишь ли, дружок, слишком многое из того, что я слышал о событиях прошлых лет, не соответствует действительности. Люди оставляют после себя не такой след, как им хотелось бы. Так, я слышал, например, рассказ одного рыцаря из свиты короля Эдуарда о том, что якобы во время битвы под Барнетом Уорвик приказал всю ночь палить из пушек, причем стрелял мимо войск короля. Этот вояка совсем запамятовал, что в ту ночь стоял необыкновенно густой туман и Делатель Королей вряд ли решился бы наобум палить в тумане из пушек. К тому же обе армии стояли так близко, что шпионы твоего отца непременно донесли ему, что происходит в ставке Йорков. Насколько я припоминаю, в то утро был дан всего лишь один залп, да и то наверняка по чистой случайности. Однако слушатели внимали этому хлыщу с разинутыми ртами, и я не счел возможным вмешаться.

Филипу хотелось успокоить Анну, снять груз боли с этого маленького, такого дорогого ему сердца.

– Еще я слышал, – продолжал он, – как при дворе Глостера рассказывали, что именно младший брат короля пешим повел войска и удерживал левый фланг, что тоже абсурдно – как может хромой вести пехоту? Но люди верят тому, чему хотят верить. Зато о том, что Кларенс изменил в самом разгаре битвы, никто и не упоминает. Говорят, что он встал на сторону брата еще перед сечей под Барнетом, а измена последовала не то со стороны Оксфорда, не то Монтегю. Видимо, сам король хочет, чтобы неблаговидная сделка братьев Йорков против Уорвика была забыта. Ты слушаешь меня, Энн?

– Конечно.

Филип увидел, как она смахнула слезу. Тогда он опустился с кресла на колени и, притянув Анну к себе, обнял. Он ничего не говорил, а лишь гладил ее волосы. Неожиданно он вспомнил, как в первые дни в Нейуорте они иной раз занимались любовью прямо у огня, на этой шкуре.

Воспоминание о том времени вдруг настолько взволновали его, что руки сами собой крепче сомкнулись вокруг талии жены, а губы потянулись к ее губам. Но Анна, казалось, была далеко отсюда – она даже не заметила волнения мужа.

– Понимаешь, Фил, – сказала она, – я ведь люблю Изабель и давным-давно все ей простила. И не потому, что Библия учит прощать врагов наших. Простить ее мне казалось столь же естественным, как дышать и молиться. Она моя сестра, и, кроме нас двоих, никого из Невилей больше не осталось. И это новое предательство больно ранит меня. Скажи, за что она так ненавидит меня – давно умершую Анну?

Филип обнимал ее, чувствуя, какая она теплая, мягкая, гибкая. И то, как она сейчас сидела, откинувшись в кольце его рук, заставляло его кровь шуметь в висках. Он нежно коснулся подбородка Анны и повернул ее лицо к себе.