Ветер с севера - Вилар Симона - Страница 21

В первый миг аббат подумал о молодежи и монахах, разбредшихся по лесу. Закрыть сейчас ворота означало бросить их на произвол судьбы. Оставить же створки открытыми, не подперев их брусом из цельного дерева и не затянув цепью, значило дать жадным норманнам уничтожить все, чему он, Ирминон, посвятил всю жизнь.

Другие монахи тоже заметили всадника и взволнованно зашумели:

– Храни нас Господь от ярости и безумия норманнов! – простонал один из них слова обыденной молитвы, вмиг ставшие злободневными.

Кто-то заплакал в голос. Ирминон пытался отдать какие-то распоряжения, но из его горла вырвался лишь слабый хрип, и он бессильно осел на колени.

Маленький брат Тилпин опомнился первым. Даже своими близорукими глазами он заметил, что воин в знак мира опустил копье к земле.

– Хвала Создателю! Этот человек не язычник-северянин. Те бестии нападают скопом и всегда неожиданно. Этот же едет в одиночестве.

Позже Ирминон, багровый от стыда из-за проявленного малодушия, хмуро стоял перед спешившимся воином, объявившим, что его послал правитель Анжу Фульк Рыжий, дабы передать, что он сам направляется сюда с отрядом, о чем и надлежит знать настоятелю. Аббат лишь кивнул. Этого воина с черными длинными усами и угрюмым лицом, пересеченным багровым шрамом, он не видел прежде в свите Фулька.

– Ты новый вавассор Анжуйца? – только и спросил он.

Тот кивнул без всякого выражения.

– Это так, святой отец.

Но под благословение не поспешил.

– Мое имя Эврар. Люди зовут меня Меченый – из-за шрама. Я лишь недавно вошел в свиту Фулька Рыжего.

– А почему ты носишь с собой ворона язычников?

Эврар равнодушно взглянул на вытканную на белом полотнище зловещую птицу.

– Это новый знак Фулька. Герцог Нейстрии возвел его в графское достоинство, и мой господин взял себе знак черного сокола… А сюда он едет с сыном, дабы обвенчать его с Эммой, своей племянницей.

Брат Тилпин второй раз за это утро топнул ногой.

– Богомерзкое дело – венчать столь близких по крови родичей. Я не позволю совершить сего с моей воспитанницей. Эмма подобна ангелу, и не ей пребывать в смертном грехе…

Теперь Эврар Меченый усмехнулся.

– Что ж, попытайтесь, святой отец.

Ги, сын Фулька, тоже не торопился к своей невесте и даже, чтобы избежать брака, едва не принял постриг в монастыре Святого Мартина Тирского, однако отец едва не за волосы выволок его из соборной ризницы и теперь везет сюда.

Ирминон заметил, что рослый торговец тоже стоит среди монахов, прислушиваясь к речам посланца, но не придал этому значения. Сейчас он вспоминал, как одиннадцать лет назад Фульк Рыжий заставил его участвовать в обручении двух детей – шестилетней девочки с рыжими косичками и хрупкого девятилетнего мальчика с красивыми мечтательными глазами. Он тогда тоже не преминул указать на кровное родство между женихом и невестой, но уж если сама Пипина Анжуйская – в высшей степени благочестивая дама – ничего не имела против, то Бог им всем судия. Внезапно Ирминон почувствовал, что даже рад приезду Фулька. Анжуец, конечно, вспыльчив, упрям, властолюбив и безудержен. Их встречи в аббатстве редко проходили мирно. Но Фульк приносил в дремотную тишину Гилария-в-лесу бурлящую мощь своего неуемного темперамента, с ним было забавно, и никогда нельзя было знать, что придет ему на ум в следующую минуту. Если бы только он не стремился подчинить своей власти обитель Святого Гилария… Да что там! Главное – ох, благодарение Богу! – это все-таки именно Фульк, а не свирепые язычники-норманны. И Ирминон, все еще не оправившийся от противной дрожи в коленях, облегченно перевел дух.

Однако прослышавший о грядущем венчании сына Фулька Тилпин не на шутку разошелся. Он взывал к небесам, топотал ногами, грозился отправиться в Реймс к архиепископу Эрве с жалобой. Монахи вокруг лишь посмеивались. В мире столько беззакония и зла, крови и преступлений, что духовному отцу франков нет никакого дела до того, что где-то в глухой деревне обвенчаются двоюродные брат с сестрой. Всем было известно, что брат-ключарь души не чает в девочке, выросшей у него на глазах, которую он обучил грамоте, а позже давал читать редкие рукописи и свитки пергаментов, спасенные при бегстве из разгромленного Сомюра. Позже, когда открылось, что дочь Пипины из Байе Господь наделил великолепным голосом и слухом, брат Тилпин заявил, что Эмма избранница Божья, и настоял, чтобы она с клириками пела в церковном хоре, пророча ей духовную жизнь среди монахинь Девы Марии. И всякий раз искренне огорчался, когда Эмма убегала от него поплясать с парнями на лугу или откровенно кокетничала с молодыми послушниками. А теперь еще и это решение Фулька о скоропалительной свадьбе…

Между тем преподобный Ирминон принялся отдавать распоряжения, готовясь к приему гостей. Фульк Рыжий хоть и являлся в лесную долину, чтобы повидать сестру, но останавливался всегда под гостеприимным кровом Святого Гилария. К тому же крохотный монастырь, где обосновалась его сестра, жил совершенно замкнутой жизнью и, повинуясь строгому уставу, не допускал за свою ограду мужчин. Поэтому, когда большой вооруженный отряд появился на тропе у расщепленного дерева, всадники сразу же направились в сторону деревянных башен Гилария-в-лесу.

Воины Фулька Рыжего наполнили долину шумом, лязгом оружия, громкими выкриками. Их лошади испуганно ржали, шарахаясь от зашедшихся лаем деревенских собак. Привыкшие к тиши лесов местные жители откидывали дерюжные завесы дверных проемов и с любопытством взирали на явившихся из какого-то другого мира воинов. Женщины испуганно скликали детей. На опушке леса показались стайки привлеченной шумом молодежи, возвращающейся из чащобы с охапками майской зелени.

– Помилосердствуй! – едва не застонал Ирминон, когда новоявленный граф, соскочив с седла, едва не задушил его в объятиях. – Сын мой, уважай хотя бы мой сан и облачение!.. Ах, дьявол, как же я рад тебя видеть!

Они обнимались, раскачиваясь, как два дюжих медведя. Дорогой посох с резной завитушкой, забытый, валялся в траве у монастырского крыльца.

Граф Фульк Рыжий был на полголовы ниже аббата Ирминона, но почти вдвое шире его в плечах. Кряжистый, коренастый, кривоногий, в удлиненном панцире из нашитых на буйволову кожу металлических блях с разрезами спереди и сзади для удобства езды верхом – он являл собой совершенный образ воина-правителя того времени. У него было живое и в то же время надменное лицо с рыжими вислыми усами и рябой от веснушек кожей. Рыжие брови срастались косматой грядой над яркими голубыми глазами, а оранжево-золотые, до пояса, волосы были заплетены в три косы – две лежали на груди, позвякивая вплетенными в них золочеными украшениями, еще одна покоилась на спине. Крепкие ноги графа выше колен были оплетены крест-накрест толстыми ремнями с золотым тиснением, а голову венчал яйцевидной формы шлем из темной стали с золотым ободом, богатой чеканкой и опущенными по бокам пластинами, защищавшими уши. Только длинный щит он нетерпеливо отбросил в сторону, чтобы обнять аббата, и теперь хлопал настоятеля по плечам, шутливо тыкал кулаком в тучные бока святого отца.

– Сатана тебе в голову, Ирминон! Ты стал еще круглее с тех пор, как мы виделись последний раз во время тяжбы за Бертинскую пустошь. Я привез тебе в подарок лучшее вино из виноградников Совиньера. Слаще его не найти во всей Луаре. Что скажешь, старый пьяница-святоша, не опоздал ли я на празднование прихода мая в твоем аббатстве? А где моя сестра? Пусть пошлют за ней. Кстати, поп, известно ли тебе, что мы ехали в Гиларий, не сводя коней с рыси? Это в твою-то глушь, куда раньше едва удавалось прорубиться сквозь терновник! Скоро не только беглецы да бортники смогут приходить к Святому Гиларию, но и язычники-норманны и дикие банды бретонцев. Слыханное ли дело – мы выступили из пещер Сомюра едва стало виднеться и ехали чуть ли не как по римскому тракту близ славного города Тура. Видит Бог, поп, скоро эти леса перестанут служить убежищем. Тебе стоит подумать о том, чтобы начать платить мне, дабы мои славные воины охраняли тебя.